Было около семи вечера. Сьюзен то и дело вставала, подходила к входной двери и глядела сквозь стекло на железнодорожные пути внизу под холмом, на бегущие по ним поезда и поднимающиеся клубы паровозного дыма. Красные и зеленые огни отражались в ее больших карих глазах. В темноте ее пухлая рука казалась чернее самой ночи. Она сжимала губы и поминутно смотрела на часы.
— Часы старые, наверное спешат, — сказала она. — Жестяная развалина.
— Никакая это не развалина, — возразила из угла Линда, небрежно перебирая в своих черных руках пачку грампластинок. Выбрав одну, она придирчиво оглядела ее, поставила на патефон «Графанола» и завела музыку. — Может, все-таки присядешь и успокоишься, ма?
— У меня еще вполне здоровые ноги, — ответила Сьюзен. — Не такая уж я старуха.
— Да приедет он, приедет. А не приедет, так не приедет, — сказала Линда. — Ты не можешь заставить этот поезд ехать быстрее или давать ему всюду зеленый свет. Во сколько, он сказал, приедет?
— Сказал: поезд семь-пятнадцать, здесь стоит полчаса, потом — в Нью-Йорк, сказал, как приедет, сразу возьмет такси, сказал, чтобы не вздумали встречать его на вокзале.
— Вот оно что, ему стыдно, — усмехнулась Линда.
— Заткнись или отправляйся домой! — сказала Сьюзен дочери. — Он добрый человек. Я работала в их семье, когда он был еще совсем крошкой. Бывало, таскала его на плечах по городу. Нет, ему не стыдно!
— Так то было давно, пятнадцать лет назад; сейчас-то он взрослый.
— Но он же прислал мне свою книгу, так? — возмущенно вскричала Сьюзен.
Она протянула руку к обшарпанному креслу, взяла оттуда книгу, открыла ее и прочла надпись на титульном листе: «Моей дорогой няне Сьюзен с любовью от Ричарда Бордена». Она захлопнула книгу.
— Вот!
— Это ничего не значит, простая надпись, кто угодно может так написать.
— Ты слышала, что я тебе сказала.
— Да у него теперь сто тыщ долларов в год выходит, чего ему с тобой возиться, чего ему сюда заезжать?
— Да потому что я помню его мать с отцом, деда с бабкой, потому что я работала у них — тридцать лет я у них работала — вот чего, что с того, что он писатель, он что, не может захотеть повидаться со мной, рассказать про свое житье-бытье?
— Не знаю, — Линда с сомнением покачала головой. — Не спрашивай меня.
— Он приедет поездом семь-пятнадцать, вот увидишь.
«Графанола» заиграла «Милашку» в исполнении Никербокер-квартета.
— Выключи ты эту штуковину, — сказала Сьюзен.
— Она никому не мешает.
— Мешает мне слушать.
— Тебе не надо слушать, глаза-то у тебя есть, увидишь, как он придет.
Сьюзен подошла и смахнула иглу с пластинки. Голоса затихли. Воцарилось невыносимо тягостное молчание.
— Вот, — сказала Сьюзен, глядя на дочь. — Теперь я могу спокойно подумать.
— Ну и что ты собираешься с ним делать, когда он явится? — спросила Линда, поднимая на нее озорной взгляд белеющих в темноте глаз.
— О чем ты? — осторожно переспросила Сьюзен.
— Поцелуешь его, обнимешь?
— Не знаю, я как-то об этом не думала.
Линда рассмеялась.
— Советую подумать. А то он уже большой мальчик. Уже не ребенок. Может, ему не захочется, чтоб его обнимали и целовали.
— Как сделаю, так и сделаю, когда придет час, — ответила Сьюзен, отворачиваясь. Лоб ее слегка нахмурился. Ей захотелось отшлепать Линду. — Перестань лезть ко мне со своими идеями. Мы будем самими собой, как обычно.
— Спорим, он просто пожмет нам руки и сядет скромно на краешек стула.
— Ничего подобного. Он всегда был такой хохотун.
— А спорим, он не станет называть тебя нянюшкой. Спорим, он будет звать тебя миссис Джонс.
— Он всегда звал меня тетя Джемайма, говорил, я похожа на нее, и непременно просил, чтобы я настряпала ему блинчиков [«Тетя Джемайма» — смесь для блинчиков быстрого приготовления, брэнд существует с 1893 г.]. Он был такой очаровательный мальчуган, каких больше не встретишь.
— Он и сейчас ничего, судя по фотографиям, которые я видела.
Сьюзен закрыла глаза и долго стояла так, не говоря ни слова. Затем произнесла:
— Промыть бы тебе хорошенько рот с мылом.
Она прикоснулась к занавеске на окне, снова устремляя свой взгляд вдаль, высматривая на горизонте паровозный дым. Вдруг Сьюзен вскрикнула:
— Вот он! Едет! Я знала, я знала!
Она лихорадочно взглянула на часы.
— Точно вовремя! Иди сюда, посмотри!
— Что я, поездов не видела?
— Вот же он едет, смотри, как дымит!
— Этих дымов я навидалась на всю оставшуюся жизнь.
Под скрежет, звон колокольчика и грозное шипение поезд, гудя, подкатил к станции.
— Теперь уже скоро, — сказала Сьюзен, обнажая в улыбке золотой зуб.
— Дыши ровно.
— Что хочешь говори, а я чувствую себя великолепно; просто отлично!
Поезд уже остановился, и из него начали выходить люди. Она видела, как крохотные фигурки копошатся, снуют по бетонной платформе у подножия склона. Она думала о нем, о том, каким он теперь стал и каким был когда-то. Ей вспомнилось, как однажды, когда ему было семь лет, он пришел из школы и не успел попрощаться с ней. А она тогда жила у себя дома, на другом конце города. И каждый вечер в четыре часа садилась на троллейбус. И он не успел проводить ее до троллейбуса. С плачем он кинулся вслед за ней по улице. И догнал как раз вовремя, рыдая, обхватил ее колени, пока она ласково гладила и трепала его по голове, утешая.
