На четвертом курсе я чуть не вылетел из университета. Я завалил два экзамена, а впереди было грозное «Введение в буддологию». Буддологию у нас принимал декан Восточного факультета, профессор Андрей Андреевич Ольдберг — живая легенда востоковедения и альпинизма, путешественник по Тибету и Гималаям, умница и самодур, отец шестерых детей и душа всякого застолья. Обрусевший потомок остзейских баронов, он быстро говорил, быстро двигался и вообще все делал быстро. Ольдберг был невысок ростом, худощав, коротко стриг свои не седеющие светлые волосы и одевался с элегантностью депутата законодательного собрания. Студенты носили его на руках. Впрочем, он мог быть и безжалостным.
Да, забыл сказать — в ту летнюю сессию на мне висела еще курсовая «Брахманистская философия в магадхско-маурийскую эпоху», причем даже в ее названии не все слова были мне понятны. Узнав, что декан вызывает меня к себе, я приготовился к худшему.
Профессор встретил меня хищным блеском очков в золотой оправе. Он работал за массивным столом, на котором громоздилась целая Джомолунгма курсовых и дипломных работ. Справа был бронзовый бюст бородача Рабиндраната Тагора, слева — портрет Махатмы Ганди, ехидно улыбающегося лысого старика в пижаме. Войдя в кабинет, я мгновенно понял, что если на сочувствие Тагора, пускай и пассивное, я могу рассчитывать, то от Ганди, как и от самого Ольдберга, пощады ждать не приходится. Поэтому из двух стульев я выбрал тот, что был ближе к классику индийской литературы.
— Вы опоздали на две с половиной минуты, — приветствовал меня Андрей Андреевич.
Такое начало ничего хорошего не предвещало.
— У вас не в порядке академическая успеваемость, понимаете? — Ольдберг метнул на меня ястребиный взгляд. — Вы провалили санскрит!
— Я сдал тамильскую литературу, — робко напомнил я.
— Вы не сдали географию тибетских памятников! — Декан, как видно, не сомневался, что на весах академической успеваемости география тибетских памятников и санскрит намного перевешивают даже самых талантливых представителей тамильской литературы. — Вы до сих пор не сдали курсовую работу! Понимаете? Я уже хотел представить вас к отчислению…
Он сделал внушительную паузу, и я почувствовал себя смертником, которому показывают электрический стул. Голос Ольдберга прозвучал откуда-то сверху:
— Но я передумал. У вас обнаружились способности… в другой области.
Я поднял голову, еще не смея надеяться. Сухие пальцы декана разглаживали на столе номер журнала «Факел» с моим рассказом. Электрический стул стал медленно отъезжать в сторону, открывая взгляду накрытый банкетный стол.
— Ваша история про павлина весьма любопытна. У вас богатое воображение.
Я скромно опустил глаза. Сюжет «Павлина» я позаимствовал в пыльной «Антологии средневековой малайской прозы», которую буддолог Ольдберг вряд ли читал.
— Давайте поговорим о ваших проблемах, — милостиво предложил декан. — Может быть, вам наскучила тема брахманизма? Что, если я освобожу вас от курсовой?
Теряясь в догадках, что все это значит, я глупо спросил:
— А экзамены?
— Экзамены нужно сдать! — тут же провозгласил Ольдберг. И прибавил уже мягче: — Но я предлагаю вам кое-что написать… Понимаете? Вместо этой вашей курсовой о брахманизме…
— Что написать? — спросил я.
— Повесть, — просто сказал он.
— Повесть?
— Да, повесть. Видите ли, дружочек… Вам должно быть известно, что я проанализировал Палийский канон и более поздние буддийские тексты. Это была серьезная работа, имевшая резонанс в научном и околонаучном мире…
Так оно и было. Ольдберг умел наделать шуму — особенно своими резкими высказываниями в адрес псевдовосточных культов. В одном подмосковном городке, где наш профессор выступал с лекциями об оккультизме, местные последователи гуру Клементия Чугунова угостили его пирожками с толченым стеклом. Что же касается буддологии, то Андрей Андреевич совершил переворот в этой науке. Сравнив наиболее ранние фрагменты Палийского канона и «Дхаммападу», он убедительно показал, что можно говорить об историчности не одного Будды, а двух. Или даже трех.