– Приближаемся. – Григорий краем глаза следит за сказочным парком за оградой. – Где это мы?
– Нигде. – Татьяна мягко улыбается одними только синяками под глазами, ее веки не сомкнуты, и хорошо видно, что яркие пятна Ларше у Татьяны треугольной формы. Своими основаниями ее треугольники обращены к роговице.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Только немного холодно.
– Коченеешь? – Григорий трогает ее за щеку. – Потерпи. Уже недолго.
– Григорий! – Татьяна неподвижно смотрит ему в глаза. – Не унижайся. Ты держись. Ты – мужчина. Ты не унижайся, Григорий.
– Ну что ты, что ты, – успокаивает ее Григорий. – Твое охлаждение возникает вследствие прекращения теплообразования.
– А какое у нас оно было, ты помнишь, это теплообразование, Григорий!
– Что было, то было, – соглашается он. – Большое теплообразование!
– А ты удиви меня, – просит Татьяна. Из сократившихся артерий ее кровь сонно переходит в вены.
– Конечно, я сейчас, я удивлю. Это ничего. Твоя температура понижается на один градус в час. Какой парк, Татьяна! Ты посмотри на эти пещеристые места, которые при помощи ножек срастаются с ветвями.
– А ты нажми, нажми на эти пятна, ведь цвет кровоподтека не меняется.
– Да вообще, если тебя перевернуть, пятна переместятся на противоположную поверхность тела.
– Переверни меня, Григорий, пожалуйста, переверни.
– Ты посмотри, какой парк!
– Ничего особенного. Он какой-то весь грязно-зеленый, и как-то странно пахнет.
– Это ничего. Это распад гемоглобина, Татьяна.
Кишечник Татьяны резко вздувается газами.
– Такое впечатление, что я беременна. Я можно, ты мне позволишь, я выпущу газы?
– Попробуй.
– Откуда этот хруст?
– Какой хруст? – настораживается Григорий.
– Как будто хрустят новенькие ассигнации. Боже, как я любила деньги!
– Кто же их не любил. Я буду стрелять, ладно, Тань?
– Ты вруби похотник.
– Врубаю!
– Стреляй, Григорий!
– Погоди… – Григорий вытирает пот со лба. – Вот сейчас, как только въедем в ворота.
– И ты выстрелишь? Пузырьки газа раздвинут мои тканевые элементы, превратят мои мягкие ткани и органы в губчатые, пенистые образования.
– Мне не мешает этот хруст. Совсем не мешает. Меня не волнует общественное мнение. Мне все равно.
Вздутие тканей Татьяны тем временем увеличивает ее объем. Гигантизм Татьяны в сознании Григория не знает никакой меры.
– Это ничего, что я полюбила другого человека? – шепчет она.
Стенки желудка и пищевода склоняются у Татьяны к самоперевариванию, их содержимое обещает вытечь в брюшную полость. Под влиянием желудочного сока в татьяниной скороварке тела за какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут переварятся селезенка и легкие.
– Все переварится, – хозяйственно обещает Григорий. – Что ты хочешь: осень! Осенние листья при гниении тоже становятся дряблыми, грязно-зеленого цвета.
– Ты случайно не знаешь, что такое жировоск? – спрашивает Татьяна.
Григорий делает вид, будто не замечает, как кожа с ее стоп и кистей сползает чулком вместе с милыми крашеными ногтями.
– Лишь бы тебе было комфортно, – щурится он. – Знаю, да не скажу, – ласково усмехается Григорий.
Ему открыто знание о том, что в мыльный жировоск может превратиться как часть Татьяны, так и вся Татьяна. Тогда бы ты пошла на шампунь, тогда бы тобой перед сном можно было подмыться. Григорий вырастает во весь рост, становясь не то стрелком, не то стрельцом. Но для этого, напряженно думает Григорий, нужны сырая почва, темная вода и, понятное дело, большой недостаток воздуха. Прямо скажем, качает он головой, исключительные условия. А так кожа, мышцы и внутренние органы Татьяны превращаются в зловонную, грязно-бурую, полужидкую полуплоть. Григорий нежно погружает в эту творожную массу руку по локоть. Слизистая желудка приобретает бурую окраску, что может вызвать у Григория ошибочное предположение о химическом ожоге. Но Григорий бдит, он не спит, он стреляет. Среди подвергнувшихся гнилостному разложению тканей Татьяны дольше всего сохраняются хрящи, матка, сухожилия и артерии. Григорий ловит матку, как рыбку в мутной воде. Осторожно облизывает ее на ладони, осторожно надкусывает, чутко прислушиваясь к ее вкусу как к протяжному крику ночного полета, и быстро жует, чавкает, весело морща нос, пожирает, глотает, глотает.
– Это тебе не кальмары в томате, – утирается он, довольный.
Вместе с тем, Григорий уверен, что снаружи Татьяна покрыта нежной кожей с многочисленными сальными железами и богато снабжена нервами и нервными окончаниями. Плесневые грибки, насекомые, которые тебя так любили, тельца Фатера—Пачини, концевые элементы Краузе, удаление зубов, узкий таз и мозги, такие скрытные мозги, и опять, опять насекомые. Может быть, даже слишком богато ты снабжена, куда богаче, чем другие.
Григорий выходит на прополку лобкового волоса Татьяны. Ощипанные кудряшки он отправляет себе в рот пучками, заодно с ползающими по ним белыми червяками. Глотает, весело морщит нос, глотает.
– Все будет хорошо, – выдает с отрыжкой Григорий эту святую тайну зомбирования. Остатки кудряшек с червями висят у него на подбородке, иные отползают в сторону шеи.
– В функциональном отношении ты, родная, являешься органом чувства, – признается Григорий Татьяне.
