Когда глубина скважины достигла отметки 804,5 метра — ровно полмили, — нам с Эми Гитерман стало ясно, что пора вцепиться Вечности в горло и трясти, пока не привлечём её внимание.
Меня зовут Ван Цзы-цай. Обычно фамилия Ван переводится как «царь». В моём случае у неё есть и другой смысл; она означает «мчаться сломя голову». Очень подходяще. Так что не говорите, что мои предки не обладали прозорливостью. А Цзы-цай значит «самоубийство». В полумиле под землёй, посреди бесплодной Сахары, в укромной долине, которая баюкает в своей извечной безмятежности озеро с оазисом Сива, я и молодая женщина, Эми Гитерман из Нью-Йорка, — оба молодые и бесшабашные — замыслили совершить то, что повлекло бы или наш общий позор, или гибель поодиночке.
Я записываю это иньским письмом.
Так называется утраченный язык древних китайцев. Язык письменности, который использовался в XVIII — XII веках до нашей эры. Настолько древний, что едва поддаётся переводу. Сейчас, когда я это пишу, во всём мире наберётся лишь пять человек, способных расшифровать мои записи на языке государства Шань-Инь, которое процветало к северо-востоку от Жёлтой реки задолго до того, как сын плотника якобы кормил толпу хлебами и рыбами, ходил по воде и воскрешал мёртвых. Я не «рисовый христианин». Я не переметнусь к вашему богу только потому, что вы дадите мне еды. В моей семье на протяжении многих столетий исповедуют буддизм. Каким образом мне удалось овладеть иньским письмом, которое для современного китайца всё равно что классическая латынь для итальянца-виноградаря, — останется для вас тайной, поскольку в этом-то сообщении я точно не буду её раскрывать. И пусть тот, кто однажды откопает мои записи, сам распутывает хитросплетения случайностей и закономерностей, которые привели меня, «мчащегося сломя голову к самоубийству», сюда, в это место в полумиле под оазисом Сива.
Закрытый геологический разлом у подножья Лунной горы, прежде незарегистрированный, породил катастрофическое землетрясение в семь с половиной баллов. Оно уничтожило даже такие отдалённые селения, как Бир-бу-Куса и Абу Симбел. На территории от залива Сидра до Красного моря, от Ливийского плато до Судана были произведены авиаразведка и космическая съёмка, что позволило обнаружить широкие трещины, взбугрившиеся долины, надвиги горных пород — новый мир, тысячелетиями прятавшийся от человеческого взгляда. Туда направили международную группу палеосейсмологов, и моё начальство из монгольской Академии Наук отозвало меня с гигантского кладбища динозавров в Гоби, где я занимался трицератопсом, заставив полететь в самый центр ада на земле, в бескрайний песчаный океан Сахары, чтобы помочь в раскопках и в изучении того, что уже успели обозвать находкой века.
Поговаривали, что это мифическое святилище Амона.
Поговаривали, что это храм оракула.
Александр Македонский в зените своей славы услышал о храме и всеведущем оракуле, который там живёт. Это заставило полководца двинуться от египетского побережья вглубь Сахары, чтобы встретиться с оракулом. Древние записали: отряд Александра заблудился, в отчаянии скитаясь без воды и надежды. И тогда прилетели вороны, чтобы вести его на юг, прочь от Лунной горы — на юг, в укромную долину без названия, к озеру оазиса Сива, в центр оазиса... К храму. К святилищу Амона. Так записано. И ещё одно. В небольшом тёмном зале с крышей из пальмовых стволов египетские жрецы сказали Александру нечто такое, что повлияло на всю его последующую жизнь. Но что именно было сказано — нигде не отмечено. И у нас имелись все основания полагать, что Святилище Амона не видел с тех пор ни один цивилизованный человек — ни мужчина, ни женщина.
Теперь Эми Гитерман и я — она из Бруклинского музея, я почётный выпускник Пекинского университета — проследовали по маршруту Александра из Паретония в Сиву, сюда, за сотни километров от людских помыслов и свершений, и погрузились на половину мили вниз, вслед за гигантскими когтистыми землеройными машинами. Когда они прекратили вгрызаться в землю, мы с Эми вдвоём, взяв простые инструменты — кирку и лопату, — встали на тонкий спрессованный слой камней и грязи, что служил крышей для громадного непонятного образования, лежавшего под нами. Самые передовые из глубинных резонансных приборов показали затемнение, а позже его наличие подтвердили протонный магнитометр со свободной прецессией и подповерхностный радар, привезённые из Соединённых Штатов — из Национальной лаборатории Сандия в городе Альбукерке, штат Нью-Мексико.
Прямо под нашими ногами располагалось нечто грандиозное.
Завтра, на рассвете, собирали всю нашу группу, чтобы одолеть последнюю преграду и разделить честь открытия на всех — вне зависимости от того, что будет найдено.
Но я успел понять натуру Эми Гитерман: она оказалась такой же отчаянной, как и я, и тоже сломя голову мчалась к самоубийству, так что в минуту сумасбродства — в ту самую минуту, когда нам не удалось совладать с собой — мы тайком выбрались из лагеря и опустились на дно скважины с нейлоновой верёвкой и крючьями, с мощными электрическими фонарями и портативными записывающими приборами, с совком и кисточкой, с фотокамерами и соединительными карабинами. С киркой и лопатой, наконец. Нет, я не пытаюсь оправдаться. Мы были молоды и бесшабашны, мы были без ума друг от друга и вели себя как непослушные дети. То, что случилось, не должно было произойти.
