Августин. Беспокойное сердце

В книге, призванной дать читателю представление об Августине и его трудах, необходимо высветить эту фигуру по крайней мере с трех сторон: показать его как ритора (в том числе проследив за его образованием и становлением в оном качестве), как философа, который свел воедино неоплатонизм и христианство, и как пастыря, который правил своим епископством накануне развала Римской империи. Кроме того, следует коснуться беспримерного влияния его идей на современников и последующие поколения. Разделить три роли, которые играл Августин на протяжении своей жизни, весьма сложно, но можно сказать, что отчасти они соответствуют трем этапам его развития: начав как ритор, он постепенно превращается в философа и заканчивает свои дни церковным деятелем. Иными словами, сначала Августин хочет ввести мир в заблуждение, затем наблюдает за ним, а под конец пытается с ним бороться.

В наше время интерес к Августину заметно возрастает во всем мире. Свыше тысячи лет пропагандой его идей занималась тесная кучка членов монашеского ордена. Теперь же мыслитель Августин, похоже, порвал церковные узы, и его не менее часто цитируют лингвисты и исследователи риторики, специалисты по эстетике и психологи. Для приверженцев так называемой «философии мьюли» (philosophy of mind) Августин стал одним из ее основоположников. Среди тех, кто внес наиболее весомый вклад в привлечение Августина к современным философическим спорам, не последнее место занимают Чарлз Тейлор с его работой «Источники «Я»». Становление современной личности» (Taylor, С. The Sources of the Self. The Making of the Modern Identity. 1989) и историк Брайан Сток (Brian Stock), выпустивший книгу о роли чтения в мировоззрении и деятельности данного отца Церкви под названием «Августин–читатель» (Augustine the Reader. 1996). Подтверждением и результатом этого новообретенного интереса стали весьма полный и в то же время компактный энциклопедический словарь под редакцией Аллана Д. Фицджеральда ««Августин на протяжении веков» (Allan D. Fizgerald O. S. A.: Augustine through the Ages. An Encyclopedia. 1999), а также прекрасно написанный, подробный и сугубо современный труд, посвященный Августину во всех его ипостасях, — я имею в виду работу Сержа Ланселя «Святой Августин» (Lanceis, S. Saint Augustine. 1999).

Благотворно сказался на внимании к Августину и распространившийся в последние десятилетия интерес к экуменизму, поскольку Августин оказался единственным представителем древней Церкви, который пользуется уважением не только среди католиков, но и среди протестантов и приверженцев других конфессий. Кроме того, мистика Августина помогает найти взаимопонимание между западной и восточной ветвями христианства. И все же наиболее близок Августин современным религиозным индивидуалистам, которые, несомненно, воспринимают аго как своего предтечу. Между прочим, Мартин Лютер тоже был монахом–августинцем — разумеется, прежде чем стал Лютером.

Помимо всего прочего, наше время — рубеж тысячелетий — представляется особенно благоприятным для обращения к Августину, поскольку он весьма серьезно повлиял на трактовку истории в системе христианских воззрений. В его сочинении «О граде Божием», которому я давно собираюсь посвятить отдельную книгу, вкратце излагается понимание древней Церковью хода истории. Фактически в этом труде предпринимается наиболее смелая из всех попытка выявить смысл исторического процесса в целом и распада Римской империи в частности. Августин рисует картину огромного масштаба, в которой всем и каждому отведено строго определенное место.

Подзаголовок моей книги — «Беспокойное сердце» — кажется позаимствованным из дешевого романа. Но это выражение настолько точно передает мироощущение Августина, что обойтись без него затруднительно. Такая формулировка важна и в историческом плане, поскольку Августин первым описал беспокойство как основное состояние человека, как его судьбу. Бог сотворил человека прямоходящим, и это подсказка человеку, где и как ему следует искать свою цель. Люди не должны, вроде бессловесной скотины, склоняться к земле. Так ведут себя потакающие своим порочным страстям. Истинные же человеки призваны устремлять взср ввысь, тянуться душой к Господу. Лишь в Боге мы обретаем «покой» (quies), т. е. свободу от страстей и желаний. И пока мы наконец не предстанем пред лицом Создателя, сердца наши будут пребывать в «беспокойстве» (inquietum est cor nostrum). Античные стоики идеализировали бесстрастие и «спокойствие» (tranquillitas). Но Августин не считает спокойствие возможным или достойным идеалом — во всяком случае, если говорить о земной жизни человека. Здесь, на земле, наши сердца всегда будут испытывать беспокойство — и это вполне закономерно. Страшиться и желать, скорбеть и радоваться правильно, только если эти душевные волнения касаются правильных вещей (О граде Бож. XIV, 9). Беспокойство свидетельствует о том, что мы не дома, что наше пребывание в этом мире лишь временно, что мы направляемся далее.

Наиболее раннее изображение Августина находится в римском Латеране, на фреске середины VI века, где философ–богослов в епископском облачении сидит на кафедре, правой рукой указывая какое–то место в огромной Библии, а в левой держа пергаментные свитки. Он словно не хочет привлекать внимание к себе как к епископу и высокопоставленному лицу, а, склонив голову набок, приглашает верующих совершить путешествие по Великой Книге, т. е. Библии. Свитки, которые он сжимает в другой руке, символизируют античное естествознание и философию. Сам массивный фолиант служит наглядным свидетельством христианского откровения. Удивительно то, что Августин изображен сугубо по–человечески. Художник не посчитал нужным даже прикрыть лысину епископа головным убором, словно в данном случае не требовалось ни малейшего приукрашательства. Августин тоже явно не стремится выдвинуться на первый план. Он предстает в образе посредника, а все его честолюбие направлено исключительно на найденное им сокровище, которое он хочелг показать проходящим мимо.