— Главный редактор Московского международного книжного издательства!
Чёрт, звучит неплохо …
Онаил Митятюля — человек небольшого роста, худощавый с необычно приподнятым лбом и густой шевелюрой — с ярко выраженным удовольствием вслушался в собственные слова.
Стоя на кухне, одетый в фартук и держа в руках половник, Митятюля раз за разом громко повторял эти слова. Он провёл последние двадцать пять лет, работая в должности корректора. И чуть ли не все эти годы Митятюля мечтал о должности главного редактора.
Высокая зарплата. Уважение всего штата служащих редакции. Постоянные поездки за рубеж. Встречи со знаменитыми писателями…Он уже представлял, как сидит с ними за одним столом и, положив ногу на ногу, ведёт равную беседу. Он видел, как писатели внимательно вслушиваются в его речь и согласно кивают головой, говоря: «Да, Онаил Андрианович! Будет так, как вы скажете!»
Он не думал о том, что за это время, ничего не изменилось. Что он всё так же работает в должности корректора. Одним из многих. И, скорее всего, уйдёт на пенсию в этой должности. Он не думал о том, что в редакции к нему относились с полным равнодушием.
Его попросту никто не замечал. Или замечали, когда передавали очередную рукопись.
Но не больше, чем горшок с растениями или вешалку, которая стояла в комнате много лет. Он об этом не думал. Он мечтал. Он мечтал о должности главного редактора издательства.
«Лучше слов и не найти, — подумал Митятюля, — как хорошо они звучат! Как приятно ласкают слух…». Митятюля не замечал, что широко улыбается, как не замечал грозного взгляда своей жены — высокой, обаятельной женщины с безукоризненно правильными чертами лицами, застывшей на пороге кухни.
— Онаил!
От неожиданно раздавшегося голоса Митятюля вздрогнул и выронил половник. Раздался звонкий стук. Половник покатился по полу. Уткнувшись в газовую плиту, он остановился.
Митятюля посмотрел на половник, а потом поднял взгляд выше.
— Горит,…горит же, чёрт! — Митятюля спохватился и бросился к духовке, из которой валил густой дым. Он, беспрестанно суетясь, открыл дверцу. Дым повалил сильнее. Митятюля схватил какую — то тряпку, лежащую на столе и, сунув её в духовку, вытащил блюдо с жарким. Жаркое, обжигаясь, он поставил на кухонный стол и тут же отдёрнул от него руки и начал на них дуть. Как предполагалось — это должен был быть запечённый гусь, приготовленный по особому рецепту Митятюли. Он посмотрел на жаркое, вернее на то, что выпекалось из гуся, затем перевёл взгляд на жену. Госпожа Митятюля лишь покачала головой.
— Чего… Ленусь? — Митятюля развёл руки в сторону. — Что не так? Гусь как гусь. Мне кажется, он…неплохо выглядит.
— Гусь? — жена косо посмотрела на него, затем ткнула указательным пальцем правой руки в маленькую, чёрную, обугленную массу и не без сарказма произнесла: — Может, он и был гусем, но сейчас его даже курицей назвать язык не поворачивается. Приберись,…а лучше выкинь своего гуся.
— А что я детям скажу? Я ведь обещал им на ужин гуся.
Госпожа Митятюля развела руками, словно говоря: «Как заварил кашу, так и расхлёбывай». Она собрала волосы на затылке и одним движением закрепила их. Затем повернулась и, легко покачивая стройными бёдрами, вышла из кухни.
— Ты всегда бросаешь меня, когда возникают проблемы! — крикнул ей вслед Митятюля.
Его охватило раздражение, но оно сразу же прошло, когда он увидел возвращающуюся обратно жену.
— Я так и знал, что ты передумаешь, — Митятюля торжествовал. Он надеялся, что она подойдёт и обнимет его. Он уже протянул руки ей навстречу, когда услышал гневный голос:
— Что это? — она указывала тем же пальцем на почерневший кусок материи, с помощью которого Митятюля вытаскивал гуся.
— Как — что? Разве не видно — что? — слегка издевательски поинтересовался Митятюля. На губах у него заиграла насмешливая улыбка, но она мгновенно испарилась, как только раздался рассерженный голос жены:
— Это моя скатерть! Моя любимая скатерть!
— Правда? А я и не знал! Я тебе другую куплю…
— Не надо мне другой, — гневно закричала на него жена, — всё, с меня хватит твоих кулинарных опытов. Чтобы духу твоего на кухне не было, понятно? Я не шучу, Онаил. Не смей больше заходить сюда!
— А где я буду есть? — осторожно поинтересовался Митятюля. Он видел, в каком состоянии находится жена, и поэтому не хотел затевать с ней ссору.
— Там где и всегда. В столовой!
— Конечно. Как скажешь, милая! — настороженно оглядываясь на жену, Митятюля засеменил к выходу.
— Фартук сними.
— Конечно, конечно, — Митятюля снял его и протянул жене. Та, с угрожающим видом, вырвала у него фартук из рук.
— И гуся своего никчемного забери! — потребовала госпожа Митятюля
— Прости, милая, я знаю, что это твоя любимая, но… — Митятюля, опасливо поглядывая на жену, завернул гуся в злополучную скатерть и, сунув под мышку, поспешно покинул кухню.
Митятюля вышел в маленькую прихожую, где стояла невзрачная мебель, а оттуда прошёл к выходу. Он всё время шёл на цыпочках, и постоянно оглядывался назад, всячески стараясь не привлекать к себе внимания жены. Митятюля медленно открыл дверь и, выйдя из квартиры, так же медленно закрыл дверь за собой. Он сделал шаг, собираясь спуститься по лестнице, но поскользнулся и с грохотом покатился по ступеням вниз. Гусь, завёрнутый в скатерть, вылетел из–под мышки.
