Дорога словно начиналась ниоткуда и уходила в никуда. Потные лица десантников блестели на солнце, а десантные ботинки глубоко проваливались в раскаленный песок. Далеко впереди белая дорога сливалась с белым небом.
Слева и справа подступали невысокие конические холмы, обсаженные редкими пальмами. Холмы и пальмы, холмы и пальмы. Пальмы и холмы. Дома такие холмы называют сопками, а здесь язык не поворачивается. Ну какая может быть сопка в восьмистах километрах от экватора?
— Черт бы побрал эту Западную Африку! — пробормотал сержант и стянул кепи с мокрого стриженого затылка.
— Что, Сань, солнечного удара захотел? — услышал сержант из задней шеренги.
— Ты не умничай, — буркнул сержант. — Ты сперва с мое послужи в тропиках…
— Чего?! — не расслышали сзади.
Хмуро меся ботинками песок, сержант не оборачивался. Вытер мокрое лицо с налипшим песком и сунул кепи под погон.
Крикнул, чтобы сзади расслышали:
— Пока потеешь, теплового удара не бойся. Вот когда пота нет, тогда копец.
Обезвоживание наступило. Жди солнечного удара!
Кто-то из солдат захохотал:
— Тут главное заметить, когда потеть перестанешь. Как заметил, сразу падай!
Сержант провел рукой по затылку. Сухо. Он водрузил кепи на место и поправил автомат. В песке тоже не было ни капли влаги. Ноги в нем разъезжались, как гденибудь под Смоленском. Осенью. В глине.
— Черт бы побрал эту Дагомею, — вновь совсем не по-сержантски сказал сержант. — Черт бы побрал эту глухомань.
Было бы еще дело как дело, а то премся черт знает куда ради каких-то негритосов.
Будто их в Порто-Ново мало.
В спину крикнули:
— Не переживай, Сань! Скоро деревня.
Попьем, отдохнем. Ты учти, там не только негритосы. Там есть кое-кто поважнее: негритоски!
— Засунь себе в задницу этих черномазых, — огрызнулся сержант. — Тоже мне деревню нашел. Сейчас бы ко мне на Смоленщину, на озеро Сапшо. Село Пржевальское там, не слыхал?
— Как не слыхать. Пржевальское? Кто его не знает! Раньше Слободой называлось, верно? Ты уже полтора года про свою деревню нам заливаешь.
Перекрывая шуршание песка под десятками ног, сержант крикнул:
— Потому что в гробу я эту Дагомею со всей Африкой видал! Сейчас бы в наше озеро на часок залечь… И — в баньку. Чертов песок из тела выгнать. А после — в тенек, под яблоньку. С пивком.
— Пивка для рывка, — загоготали впереди.
— В баньку с пивком. А потом что, Маньку с блинком? — прогремел вдруг совсем рядом знакомый до боли голос, и лица солдат закаменели. — Я не пойму, у кого-то шишка задымилась? Так сейчас мы ее охладим.
«Вот черт ротный, — чертыхнулся сержант, но на этот раз про себя. — Никто не заметил, как подкрался. Все слышал небось…»
— Товарищ капитан…
Командир роты Кондратьев не терпел, когда его перебивали. Он на ходу медленно развернулся, собираясь выплеснуть весь гнев на того, кто рискнул открыть рот во время разноса. Опомнился, узнав прапорщика Иванова. Тот шел в голове колонны и теперь подотстал, дожидаясь Кондратьева.
Они зашагали рядом.
— Слышь, Василий, посмотри вон туда, — Иванов ткнул пальцем на восток. — Ты там ничего не замечаешь?
Прапорщик стянул с шеи бинокль и передал командиру. На несколько мгновений они замерли.
Как ни всматривался Кондратьев, но от этого чертова песка, который набился в волосы, в ботинки, в тельник, попал в самые нежные места и, конечно же, в глаза, увидеть ничего не смог.
— Ни хрена не вижу. Пальмы, холмы.
Холмы, пальмы. Дорога, небо. Это ты у нас Зоркий Сокол. — Кондратьев снял кепи, вытер лицо, вернул бинокль. — Там точно что-то есть?
— Ну, если мои глаза меня не обманывают и если это не мираж, то там что-то есть.
— Ладно, Зоркий Сокол, верю. Хоть дух переведем.
— Хоть отряхнемся, — кивнул прапорщик.
Капитан Кондратьев повернулся к дороге. Рявкнул непривычные для дагомейской полупустыни слова:
— Колонна, стой!
"Копец, — уныло подумал сержант. — Сейчас на «вы» начнет разговаривать.
«Выговор, выгоню, выстращу, выгребу…»
И опять к усам придерется".
— Сержант Агеев!
— Я!
«Так и есть», — промелькнуло в голове сержанта.
— Выбери в своем взводе пару желудков и дуйте во-о-о-он туда. Видишь, что-то там то ли зеленеется, то ли сереется, то ли прапорщику Иванову мерещится?
— Так точно, товарищ капитан!
Кондратьев посмотрел подозрительно:
— И что ты там без бинокля увидел?
— Там, товарищ капитан, то ли что-то зеленеется, то ли что-то сереется, — твердо заявил Саня Агеев.
О прапорщике Иванове он дипломатично умолчал.
— А-а-а, — протянул командир роты. — Тогда понятно. Тогда вперед. Там деревня должна быть. Найти, оценить обстановку, уточнить название, вернуться, доложить.
Выполняй, сержант… Погоди-ка. А ну попрыгай сперва. От молодец. Слышишь, звенит? А что звенит?
— Не могу знать, товарищ капитан! — искренне воскликнул сержант Агеев и снова вскинул руку к виску. — Виноват. Разрешите проверить?
— Слушай, Агеев, — сказал ротный. — Ты сержант или где? Ты в ВДВ или что?
Молчать, я тебя спрашиваю!
— Эх, Агеев, Агеев, — с сокрушенным видом сказал прапорщик Иванов. — Ты же и комсомолец к тому же. И заместитель командира взвода, а? Я тебя просто не узнаю. Чем ближе к дембелю, тем ленивей.
Так, что ли?
Под белым небом бывшей французской колонии Дагомеи комсомолец Агеев растерялся. Он не знал, кому и что отвечать.
