Он поднимался по лестнице, тяжело ступая по бордовой ковровой дорожке, а там, где она была протерта насквозь, по обшарпанным дубовым доскам.
На лестничной клетке было темно; в таких кварталах лампочки из светильников под потолком и указателей аварийного выхода выкручивают быстрее, чем успевают менять.
Джон Пеллэм поднял голову, пытаясь разобраться в странном запахе. У него ничего не получилось. Почему-то этот запах вселил в него беспокойство.
Второй этаж, лестничная площадка, следующий пролет.
Наверное, Джон Пеллэм уже раз десять бывал в этом старинном жилом здании, однако до сих пор он обнаруживал какие-то новые подробности, ускользнувшие от него во время предыдущих посещений. Сегодня вечером его взгляд привлек витраж, который изображал колибри, зависшую над желтым цветком.
Столетнее здание в одном из самых бедных кварталов Нью-Йорка… Откуда этот замечательный витраж? И почему на нем изображена колибри?
Сверху донеслись шаркающие шаги, и Пеллэм поднял голову. Ему казалось, на лестнице он один. Что-то упало, с негромким глухим стуком. Послышался вздох.
Как и от непонятного запаха, от этих звуков Пеллэму стало не по себе.
Остановившись на площадке третьего этажа, он посмотрел на витраж над дверью квартиры 3-Б. Этот витраж — изображавший сойку на ветке — был выполнен так же тщательно, как и колибри внизу. Когда Пеллэм впервые пришел сюда несколько месяцев назад, он, взглянув на обшарпанный фасад, заключил, что и внутри царит такая же разруха. Однако это оказалось не так. Внутри здание могло служить выставкой лучших образцов работы рабочих-строителей: подогнанные дубовые половицы, прочные как сталь; отштукатуренные стены без единой трещинки, гладкие как мрамор; резные балясины и перила; сводчатые ниши (встроенные в стены, предположительно, для того, чтобы в них размещались католические изваяния). Пеллэм еще никогда…
Опять этот запах. Теперь более сильный. У Пеллэма запершило в носу. Сверху снова донесся глухой стук. Вздох. Почувствовав что-то неладное, Пеллэм задрал голову и ускорил шаг. Сгибаясь под тяжестью сумки с профессиональной видеокамерой, аккумуляторами и другим оборудованием для съемки, он поднимался наверх, обливаясь потом. Было уже десять часов вечера, но на дворе — август, и погода в Нью-Йорке стояла дьявольски жаркая и душная.
Но что это за запах?
Подразнив память, запах снова исчез, скрывшись за ароматом жареного лука, чеснока и прогорклого масла. Пеллэм вспомнил, что Этти держит на плите банку из-под растворимого кофе, куда сливает со сковородок старое масло. («Должна вам сказать, на этом я экономлю уйму денег.»)
На полпути между третьим и четвертым этажами Пеллэм остановился снова, чтобы вытереть слезящиеся глаза. Именно это наконец и помогло ему вспомнить: «Студебекер».
Он отчетливо воскресил в памяти, как ярко-розовая машина его родителей, выпущенная в конце пятидесятых, похожая на космический корабль, медленно сгорает до самых покрышек. Отец Пеллэма случайно уронил сигарету на сиденье своего суперсовременного автомобиля, и от нее воспламенилась обшивка. Пеллэм, его родители и весь квартал наблюдали это зрелище с ужасом, шоком или скрытым восторгом.
И сейчас Пеллэм чувствовал тот самый запах. Дым, гарь. Внезапно его обдало облаком горячего дыма. Перегнувшись через перила, Пеллэм посмотрел вниз. Сначала он не смог ничего разглядеть в темноте, но вдруг со страшным грохотом входная дверь провалилась внутрь, и в крохотный вестибюль первого этажа и на лестничную клетку реактивной струей ворвалось пламя.
— Пожар! — крикнул Пеллэм.
Его окутало облако черного дыма, спешащее впереди пламени. Пеллэм заколотил в ближайшую дверь. Ему никто не ответил. Он попробовал было спуститься вниз, но буквально наткнулся на непреодолимую волну дыма и искр. Пеллэм закашлялся. Все его тело содрогнулось от отвратительного воздуха, наполнившего легкие. Он стал задыхаться.
Проклятие, как же стремительно распространяется пожар! Пламя, обрывки бумаги, искры жутким смерчем кружились в лестничной шахте, поднимаясь до шестого — самого последнего этажа.
Услышав раздавшийся вверху крик, Пеллэм заглянул в шахту.
— Этти!
С площадки пятого этажа на него смотрело лицо пожилой негритянки, перегнувшейся через перила и с ужасом взиравшей на пламя. Должно быть, именно она поднималась по лестнице впереди Пеллэма, тяжело дыша и спотыкаясь. В руке Этти держала полиэтиленовый пакет с покупками. Она его выронила. Три апельсина, прыгая по ступеням, скатились вниз мимо Пеллэма и исчезли в огне, шипя и плюясь голубыми искрами.
— Джон! — воскликнула Этти. — Что… — Она закашлялась. — …со зданием?
Других слов он не разобрал.
Пеллэм бросился было к ней, но тут вдруг на площадке четвертого этажа вспыхнули ковровая дорожка и наваленная у стены куча мусора. Пламя пахнуло Пеллэму в лицо, протягивая к нему оранжевые щупальца, и он отшатнулся назад. Прилетевший снизу обрывок горящих обоев упал ему на голову, но прежде чем успел причинить хоть какой-то вред, сгорел дотла и превратился в холодный пепел. Спотыкаясь, Пеллэм спустился на площадку третьего этажа и заколотил в другую дверь.
