1
Рим — среда 2 февраля 1661 года, с наступлением ночи
В замке Святого Ангела звонили во все колокола, созывая к вечерне. Ускорив шаги, будто спасаясь от трезвона, человек, продвигавшийся вдоль стены южной башни, свернул к Тибру и устремился вниз по лестнице к берегу реки. Теперь его целиком скрывали метавшиеся от порывов ветра и шквалов холодного дождя ветви ив, росших у самой стены. Франсуа д'Орбэ опустил иолы серого плаща, с которого ручьями стекала вода. Сойдя с последней ступени, он на мгновение замер у подножия лестницы, чтобы глаза привыкли к темноте, надвинул поглубже капюшон, защищавший голову от дождя и ветра, и пошел вдоль поросшего сорняками берега. Чуть поодаль его дожидалась пришвартованная у стены лодка. Д'Орбэ кивком приветствовал кормчего и прыгнул на корму. Кормчий оттолкнул лодку от стены и сел на весла, а его попутчик примостился на доске, закрепленной на корме наподобие банки. Лодку, управляемую умелой рукой, подхватило течением, и она быстро помчалась вдоль набережной, откуда ее почти не было видно. Когда они проплывали под мостом Мадзини, кормчий поднял правое весло, направив лодку к противоположному берегу. Гонимая течением, она устремилась было к глухому парапету набережной, однако в последний миг кормчий повернул лодку носом к каменному туннелю, едва видневшемуся над водой. Лодка ударилась бортом о парапет и остановилась. Опустив в воду руки, кормчий нащупал веревку, прицепил к ней крюк с защелкой и знаком велел попутчику пригнуться.
Двигаясь вдоль веревки, лодка проникла в туннель, высота которого оказалась такой небольшой, что д'Орбэ пришлось лечь на дно суденышка. Лежа, он разглядывал замшелый свод туннеля, прикрывая лицо воротом плаща, чтобы хоть как-то защититься от удушливого смрада.
* * *
Лодка продвигалась вперед уже не так быстро, а окружавший ее мрак становился все гуще. Тишину под гулким сводом туннеля вдруг нарушил голос лодочника:
— Скоро будем на месте, сударь.
Д'Орбэ ничего не ответил; его внимание привлек слабый свет, внезапно пробившийся прямо по ходу лодки. Дышать становилось легче — туннель понемногу расширялся.
Впереди показались пять закрепленных на стене светильников, а напротив них — пирс из белого камня, от которого уходила вверх лестница. Оставив кормчего у пирса, д'Орбэ прыжком выбрался из лодки и, гулко стуча сапогами по вымощенному булыжником полу, направился к лестнице.
Вскоре до него донеслись приглушенные голоса, а еще через мгновение, отодвинув тяжелую портьеру из темного бархата, он оказался у входа в залу, разительно отличавшуюся богатством убранства от убогого подземелья, по которому он только что проплыл. Голый сырой камень уступил место роскошной деревянной обшивке стен, украшенных живописными полотнами и парой огромных венецианских зеркал, в которых бликами отражалось пламя свечей.
Франсуа д'Орбэ удовлетворенно вздохнул, заметив улыбки на лицах шести человек, разом смолкших при его появлении. «Шестеро из четырнадцати, — подумал он, перешагивая через каменный порог. — Шестеро посланцев из Англии, Испании, Италии, Австрии и Польши».
Все сидели в одинаковых больших креслах, обтянутых черной кожей. Спинка одного из кресел была увенчана солнцем из позолоченного дерева, а подлокотники имели форму простертых вперед лап грифона. «Пятеро и один», — подумал д'Орбэ, устремив на сидевшего в этом кресле человека взгляд, исполненный преданности и почтения. Джакомо дель Сарто, верный друг и врач-кудесник. Джакомо дель Сарто, великий хранитель тайны…
— Счастлив снова видеть тебя, Джакомо.
Не сказав ни слова в ответ, высокий сухопарый человек, к которому обратился д'Орбэ, знаком пригласил его сесть. Сняв плащ, д'Орбэ бросил его на кресло и обошел присутствовавших, приветствуя каждого.
— Тысяча извинений за опоздание, друзья. Дорога, однако, выдалась нелегкая.
По-прежнему не говоря ни слова, Джакомо махнул рукой в знак того, что это не столь уж важно, затем наклонился к круглому столу, вокруг которого размещались кресла, и сдернул жесткое полотняное покрывало. Посреди мраморной столешницы обнажился мозаичный рисунок — такое же солнце, только в обрамлении колонн в четырнадцать перемежающихся рядов.
— Теперь, когда наш брат из Парижа с нами, я предлагаю без промедления приступить к главной теме собрания. Кое-кто из вас, конечно, недоумевает, в чем причина такой чрезвычайной поспешности. Быть может, ты все и объяснишь, Франсуа? — добавил он, обращаясь к д'Орбэ.
— Наши сведения по поводу здоровья Мазарини[1] подтверждаются, — ответил тот. — На этот раз он и в самом деле очень плох. Прорицатели напрасно предсказывают ему скорое выздоровление, конец его близок, хотя он и всепервейший министр. Крысы уже шуршат за кулисами, и Париж полнится слухами о том, кто станет его преемником и будет заправлять казной и политикой. После тридцати лет келейного правления Мазарини наконец оказался на грани жизни и смерти. И верный его прихвостень Кольбер
