Зюзя. Книга третья - [81]

– Нет, – смогла удивить меня собеседница. – Нет главных причин. Просто я так решила. Не люблю быть одна, не люблю ждать нового скучного завтра. А ты умел читать сказки так, как это делал Дима. Честно, интересно. В них хотелось верить. Плохой человек не сможет хорошо рассказать. Я почувствую. Я много чувствую. Страх, обман, боль. Не могу объяснить, как это получается. В тебе я почувствовала друга. Сначала думала, ты неумелый человек. Ходишь шумно, прячешься, плохо слышишь и громко спишь. Потом стала думать по-другому. И я рада, что не ошиблась. А ты зачем меня позвал?

– Устал от одиночества, – честно, как на исповеди, признался я. – Решил, вдвоём веселее.

– Правильно решил. Хорошие слова. Мне они нравятся. Вдвоём веселее.

Посмотрел в кастрюльку – со дна начинали подниматься пузырьки. Минут пять-десять ещё есть. Можно поболтать… И тогда я не выдержал, рассказал разумной всё: про истинную причину смерти Ольги, Бублика и людей в форте, о том, кто во всём этом виноват, о несбывшихся планах Фоменко. Получилось на удивление коротко. Вот бывает так – случившихся событий масса, в умелых руках на три романа можно растянуть, а возьмёшься рассказать о них, не растекаясь в малозначимых подробностях, и пары десятков фраз хватит.

По-моему, сухо получилось, словно инструкцию к лекарству прочёл. Не от равнодушия – каждое слово отзывалось эхом, эмоциями, памятью в моём сердце – я не хотел отягощать ушастую излишними деталями. Для чего? Заставить страдать ещё больше? Нет, это без меня, и так наболтал сверх всякой меры... Захочет узнать больше – сама спросит.

Доберман долго не отвечала. Я тоже помалкивал, с ужасом ощущая, что мне стало немного легче. Поделился, называется. Выговорился, вылив душевные помои на собаку...

Пришла Рося, устало улеглась рядом.

– Она говорит, что мы не интересны тем, кто считает эти дома своим домом, – совершенно не о том заговорила моя спутница.

– Это кто же? – в голове отобразились морды неизвестных дворняг. Их мало, всего четверо. Судя по визуальному восприятию нашей разведчицы – мелковатые. Размером с неё, не больше. – А они никого посильнее не позовут?

– Могут... Но не быстро. Других мы не слышим. Дай им еды – никого не позовут.

Неожиданно...

– Это тебе Рося сказала?

– Да. Говорит, они голодные, слабые. Плохая охота. Много не надо. Попросили.

Из еды в изобилии у меня оставались лишь галеты. Достал одну, показал.

– Подойдёт?

– Подойдёт. Положи на землю. Она, – мордочка Роси, – скажет, что такое можно кушать. Не опасно. Они не знают такую еду.

Я выложил пару десятков галет, как было сказано, на землю, немного в сторону от нашего костра. Собачка одобрительно ткнулась лбом в мою руку. Надо же, у нас так не принято – помогать незнакомым. Раньше, вроде бы, были традиции не отказывать нуждающемуся в крове и куске хлеба, только позабыты они. Не застал. В лучшие времена – и то, подать, может, и подали бы, если долго и униженно просить, а вот помочь по собственной инициативе – на такое решались лишь единицы из всей человеческой биомассы.

Вода в кастрюльке совсем закипела и я, отчаявшись узнать мнение Зюзи о новой интерпретации недавних событий, переключился на подготовку к удалению дробинок. Разделся, протёр перекисью дыру на лопатке и её окрестностях. Набрал в шпиц новокаин, развернулся спиной к доберману.

– Приступим. Сядь, пожалуйста, поближе и не отводи глаза от раны. Я должен видеть происходящее как можно лучше.

После некоторого шевеления, обозначавшего выбор разумной наиболее удачной перспективы, в моей голове возникло весьма детальное изображение собственной спины. Медленно, привыкая к управлению левой рукой с совершенно нового для себя ракурса, вколол обезболивающее, втайне радуясь, что не оброс лишним жирком и завести руку за спину для меня не проблема.

Не особо заботясь об экономии такого ценного обезболивающего, повторил процедуру, введя препарат с другой стороны раны.

Подождём, пока подействует.

Чтобы чем-то себя занять, уставился на кипящую воду. Говорить не хотелось. Я уже сказал всё, что считал нужным.

Разумные тоже помалкивали.

Просчитав в уме до тысячи, снял свой примитивный стерилизатор с огня, слил воду. Протёр руки перекисью (спирта в моём рюкзаке не оказалось – дважды перетряхивал. Думаю, кто-то из охотничков использовал его внутрь себя, любимого, а объявить об этом товарищам с последующим восполнением через официальные источники или по-тихому компенсировать недостачу новым флакончиком – постеснялся), взял прокипячённый нож, снова повернулся спиной к доберману. Её и просить не потребовалось – в голове сразу зажглась знакомая картинка...

***

Самым сложным оказалось преодолеть психологический барьер, заключавшийся в категорическом неприятии вполне понятных и обоснованных насущной необходимостью действий.

Ну вот, хоть ты тресни, не укладывалось в моей голове – как это себя, любимого, резать по живому?! Жалко ведь, не чужой человек... И страх, порождённый ожиданием начала самооперации, тоже никуда не делся – лишь нарастал с каждым мгновением, пока я примеривался к первому разрезу. Не удобно, чёрт... я же правша, а тут левой орудовать приходится.