Зыбь - [13]

— Двад-цать тысяч! Ничего-о! — подавленным тоном повторил Грач, — Отколь же они взяты, спрашивается? трудом нажиты?..

— Ну, трудом… Из фамильных. По родословию… — простодушно пояснил Памфилыч.

— По родословию и образованием также, — веско прибавил Савелий Губан.

— Да, он на одиннадцать языков знал, сукин сын! — хвастливо вставил Копылов и соврал.

— И когда на них перевод придет? — мечтательно проговорил Терпуг.

Губан укоризненно покрутил головой, но ничего не сказал, потому что занялся угощением. Не спеша, бережно и осторожно налил водку в стакан, широко перекрестился, обвел присутствующих строгим взглядом.

— Пожеламши всем добраго здоровья! — торжественно сказал он. Выпил и крякнул. И было у него на лице выражение человека, твердо знающего себе цену и не забывающего о том, что угощение купил именно он, а не кто другой.

С торжественной медлительностью он наполнил стаканчик опять и поднес не хозяину, как полагалось бы по этикету, а писарю, потому что человек он был несравненно более нужный, чем Памфилыч. Потом уже налил хозяину и Копылову. Остальных собеседников ему вовсе не хотелось угощать — совсем не нужный ему народ. Но уже из старины принято было: не обноси никого, а то врага наживешь. Помедлил с минуту и, скрепя сердце, налил неполный стаканчик. Предложил сперва Рябоконеву. Потом Фокину. Оба отказались, и это было настолько приятно Савелию, что когда и Грач, любивший выпить, последовал все-таки их примеру, он сказал убеждающим голосом:

— Дают — так бери, а бьют — так беги! Чего ломаться-то?

Но Грач но взял.

Терпугу, как человеку еще слишком молодому, Савелий вместо водки предложил нравоучение:

— А ты, Никишка, сперва ветер в пригоршни собери… Соберешь — ну, тогда можешь и за богачей браться… Так-то!.. — Ведь куда несется-то! — покрутил он своей клинообразной бородой и рассмеялся. — Куда лезет!.. Туда же, куда и прочие!.. В Сибирь ты, парень, глядишь, боле ничего!

Или туда, за маленькие окошки, в энту емназию с железными решетками. Тоже храпит, как и порядочный…

Терпуг, задетый этим пренебрежительно-насмешливым тоном, весь вспыхнул. Было обидно до боли, а сдачи дать — не знал как. Обругать Губана и немедленно полезть на ссору удерживала еще не исчезнувшая привычка юной стеснительности и почтения к седине. Смолчал.

— Ты его не пужай, — добродушно-насмешливым голосом сказал Копылов. — Он — парень ничего.

— А тебе что же не показалось? — стараясь быть спокойным, спросил Терпуг. — Ай за свою требуху опасаешься? Погоди, равнение произведут и тебе!

— Хороший из тебя арестант выйдет со временем, — ответил Губан. — С людьми, брат, жить, должен сам человеком быть. А по своему произволу и убеждению хочешь жить, иди на Сахалин: там со львами да с тиграми поживешь!..

— Поживем пока и тут!

— Богом установленный порядок кто ломать начнет, не быть тому на-воскресе… помни! Всегда так было, есть и будет! — твердо сказал Савелий.

— Это двадцать-то тысяч на девку… Богом установлено?.. Терпуг не выдержал и выразился очень крепко. Все засмеялись. Памфилыч даже затылок поскреб, а Савелий изумленно хлопнул себя по бедрам.

— Молодой ты вьюнош, Никишка, и такие неподобные слова! Помни: горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!..

— Сейчас за Писание! Вот не люблю за что этих фарисеев! — сказал Рябоконев.

— Позвольте, господа! — чувствуя завязывающуюся словесную схватку и радуясь ей, закричал писарь. — Не сдвигайте беседы с ее постановки… Позвольте! Если Писание, Писание!.. У Иоанна Златоуста сказано…

— Он испровергает лерегию! — с негодованием воскликнул Губан.

— А ты утверждаешь? — крикнул Рябоконев.

— Да позвольте же мне сказать, господа! У Иоанна Златоуста сказано: аще убо не были бы богатии, не беша бы и нищеты… И далее…

— Это сюда не касательно!

— Позвольте! Почему же не касательно?..

— Ивана Златоуста вы к себе не равняйте, социалы проклятые! Он лерегию не испровергал!..

— Надобности нет… Зато о богатстве и бедности говорил одно с нами. Религию и мы признаем… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…

— Куда вы лезете, скажите на милость? куда вы несетесь?..

— Да ты слушай сюда!..

— … И не такие были, да в преисподнюю извергалась гордыня их. Помни и денно и нощно, не забывай: под тобой подстилается червь, и червь — покров твой…

— Уперся, как свинья рылом, в Писание и думает: святитель…

— Я ему же, сукину сыну, пользы желаю! Из него человек будет, коль старших будет слухать. Рос он без отца… вклюнулся в табак… в скверные дела…

Копылов изумленно и горестно покачал головой и, притворяясь серьезным, спросил:

— В какие же, Савелий Фоломевич? Либо к бабенкам к твоим когда зашел?

Губан остановился и сердито сказал:

— Это тебя не касательно. Про его дела я знаю. А мои бабы содержат себя правильно… про это нечего…

«Пронюхал, черт старый», — подумал Терпуг и несмело, вполголоса, возразил:

— Насчет этих делов тоже иные старички есть… Обряди ему, как следует, бабу — вся божественность, яко дым от лица огня, убежит…

— Ну, будет вам перепираться! Не ломайте беседу! Ты, Фоломевич, не гляди на него, подноси, пожалуйста… У меня ведь вот… еще одна!..

Копылов извлек из кармана и с веселым хвастовством взболтнул бутылку.