Звуковая машина - [3]

Маленькая иголка продолжала медленно скользить по шкале, когда он неожиданно услышал вопль, страшный, пронзительный крик, заставивший его вскочить и схватиться за край стола. Он огляделся вокруг себя, словно ища кричавшего человека. Рядом никого не было, если не считать женщины, копавшейся в соседнем саду, но кричала явно не она. Наклонясь, соседка срезала желтые розы и складывала их в корзину.

И вот опять-неживой, нечеловеческий вопль, пронзительный и краткий, очень отчетливый и холодный. В самом этом тоне было что-то минорное, металлическое, чего ему никогда раньше не приходилось слышать. Клаузнер снова огляделся, внимательно высматривая источник звука. Взгляд его выхватывал лишь женщину в соседнем саду. Он видел, как она наклонилась, взялась одной рукой за стебель и перекусила его ножницами. И снова он услышал тот же крик.

Он возник точно в тот момент, когда лезвия ножниц перерезали стебли.

Вслед за этим женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину с розами и повернулась, собираясь уходить.

— Миссис Сондерс! — закричал Клаузнер срывающимся от волнения голосом. — А, миссис Сондерс!

Обернувшись, женщина увидала соседа, стоявшего у себя на лужайке-этакого причудливого, размахивающего руками человечка с наушниками на голове, — который звал ее таким высоким и крикливым голосом, что она даже испугалась.

— Срежьте еще одну! Пожалуйста, побыстрее срежьте еще одну!

Она стояла неподвижно, всматриваясь в него.

— Но зачем, мистер Клаузнер? — спросила она. — В чем дело?

— Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас прошу. Срежьте еще одну розу!

Миссис Сондерс всегда считала своего соседа несколько странноватым, сейчас же, похоже, он определенно рехнулся. Она подумала даже, не лучше ли поспешить домой и позвать мужа. Но передумала. Ведь он же совсем безвредный, так почему бы не сделать ему приятное?

— Ну конечно же мистер Клаузнер, если вы так хотите, — проговорила она, после чего взяла из корзины ножницы и срезала еще одну розу.

И вновь в наушниках раздался нечеловеческий вопль, и именно в тот самый момент, когда ножницы перекусывали стебель. Клаузнер снял наушники и бросился к забору, разделявшему оба сада.

— Все ясно, — сказал он. — Этого довольно. Больше не надо. Прошу вас, больше не надо!

— Я хотел бы что-то вам сказать, миссис Сондерс, — проговорил он. — Что-то такое, во что вы не поверите. — Он положил руки на край забора и пристально поглядел на нее сквозь толстые очки. — Сегодня вечером вы нарезали целую корзину роз. Острыми ножницами вы срезали стебли живых существ, и каждая срезанная вами роза при этом отчаянно кричала. Вы знали об этом, миссис Сондерс?

— Нет, — ответила женщина, — конечно же, я об этом не знала.

— Так оно и есть, конечно, — проговорил Клаузнер, у него сбилось дыхание, но он старался сдержать свое волнение. — А я слышал их вопли. Каждый раз, когда вы срезали цветы, я слышал их крик боли. Очень высокий крик, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы, наверное, не слышали его, но я слышал очень отчетливо.

— Правда, мистер Клаузнер? — Она поняла, что секунд через пять опрометью бросится к дому.

— Вы можете сказать, — продолжал он, — что у розового куста нет нервов, которые реагировали бы на боль, нет горла, которым он мог бы кричать. И вы будете правы. У него нет всего этого. Во всяком случае, всего того, чем обладаем мы. Но откуда вы знаете, миссис Сондерс, — при этих словах он сильно подался вперед и перешел на горячий шепот, — откуда вы знаете, что растение вовсе не испытывает боли, когда его перерезают надвое… такой же точно боли, как если бы кто-то и вам перерезал садовыми ножницами запястье? Откуда вы это знаете? Ведь оно же живое, не так ли?

— Да, мистер Клаузнер. О, да… И спокойной ночи, — она быстро повернулась и побежала по саду в направлении дома.

Клаузнер вернулся к столу. Он надел наушники и некоторое время стоял, вслушиваясь. Различались потрескивающие звуки и глухое гудение машины, и ничего больше. Затем Клаузнер наклонился и сжал пальцами стебель маленькой белой ромашки, росшей у него на лужайке. Затем он осторожно потянул стебель на себя и, дернув чуть в сторону, оторвал его.

С того самого момента, когда он начал тянуть цветок и вплоть до разрыва стебля, в наушниках отчетливо слышался высокий негромкий крик, какой-то странно неодушевленный. Клаузнер взялся за другую ромашку и повторил то же самое. И снова раздался крик, но на сей раз Клаузнер не смог сказать точно, что крик выражал именно боль. Нет, это была не боль, скорее — удивление. Но так ли это? На самом деле в этом звуке не было ничего общего с человеческими эмоциями. Это был просто крик, нейтральный, холодный крик — одинокий, почти бесстрастный вопль, не выражающий ничего. То же самое относилось и к розам. Он ошибался, называя это криком боли. В нем присутствовало то иное, о чем мы ничего не знаем — что-то этакое… похожее на чмыканье, хлопанье, или зунькуженье, или как уж, вам больше понравится назвать все это.

Он встал и снял наушники. Наступала темнота, и он видел огоньки света, поблескивавшие из окон окрестных домов. Клаузнер осторожно поднял прибор, перенес его в сарай и поставил на верстак. Затем он вышел, запер дверь и направился в сторону дома.