Звук моего голоса - [11]

Ты смотрел, стоя в проеме двери; от этой интимности, в которой она состояла со своей внешностью, ты почувствовал отчуждение, даже, возможно, ревность. Что бы там ни было, ты не мог больше оставаться свидетелем происходящего — либо тебе следует ретироваться, либо подойти к ней и, с наибольшей вероятностью, сказать комплимент или поцеловать в голое плечо. Грязь все поднималась внутри тебя, заполняя грудь до тех пор, пока не стало трудно дышать, и все же ты не мог двинуться.

Расческой Мэри придавала последние мягкие штрихи своей прическе, почти ласкала себя, как тебе показалось, потом вдруг со смехом откинулась на спинку стула.

Я не заметила тебя! — пояснила она и улыбнулась тебе в зеркале.

Но пока она говорила, ты заметил, что ее лицо напряглось в усилии, необходимом для этой улыбки. Ты подошел и встал позади; твои глаза встретились в зеркале с ее глазами.

— Отлично выглядишь, — сделал ты ей комплимент, потом наклонился, чтобы поцеловать голое плечо.

— Спасибо, — ответила она.

Ты отвернулся и пошел к окну. Глядя в него, не верилось, что сейчас семь часов, казалось, темнота уже спустилась. Дождь шел все сильнее.

— Надеюсь, они организуют все в помещении? — спросила она.

— Придется — кто любит мокрые бисквиты? Боковой свет, при котором Мэри готовилась, отражался в оконном стекле, и ты видел в окне не улицу, а детальное изображение спальни за своей спиной. Мэри больше ничего не делала, просто смотрела в твоем направлении. Ты думал, тебе удалось показать себя в лучшем виде, но выражение ее лица — теперь, когда ты стоял к ней спиной — было полно жалости. Ты выдержал небольшую паузу, потом отвернулся от отражения, чтобы увидеть ее лицо.

Жалость, подумал ты. Чем больше бутылок ты будешь бросать в стену, тем больше она будет подавлять тебя жалостью. Возможно, если бы ты все же разбил бутылку о ее голову, ее взгляд, наверное, говорил бы: «Мне жаль тебя, мне жаль тебя». Жалость. Слою произносится созвучно акту сплевывания.

— У тебя галстук не совсем ровно повязан, — заметила Мэри.

Ты стоял прямо перед ней. Ели бы она потянулась вперед, чтобы поправить его, ты бы оттолкнул ее руку.

— Разве? — отозвался ты и повернулся, чтобы проверить в зеркале. Узел был слегка приподнят с одной стороны.

Ты произвел несколько движений, расслабляя его, затем бессильно наблюдал, как неожиданно всю злость пришлось потратить на позиционирование галстука по центру.

— Так намного лучше, — сказала Мэри и поцеловала тебя.

— Выпьем по-быстрому перед выходом? — предложил ты.

— Это было бы мило. Хотя времени у нас осталось только на один глоток, — ответила она с улыбкой, означавшей, конечно же, всего один.

Потом ты отошел, чтобы наполнить бокалы — специальное угощение перед долгим вечером с бисквитами.

* * *

Почти четыре тридцать. Вечеринка давно закончилась — утро «после вчерашнего» только начиналось. В спальне становилось светлее: стены, шкаф, туалетный столик, стулья, все теперь стало видно. Мэри еще спала. Осторожно, чтобы не потревожить ее, ты встал, оделся и отправился вниз, в кухню. Ты остановился на секунду-другую, словно не понимая, зачем сюда пришел, потом, улыбаясь сам себе, открыл заднюю дверь и вышел.

Первый свет раскрашивал деревья, сад и соседние дома — весь мир. Каждая секунда приносила все более явственное подтверждение существования вещей. Их победы. Первый свет пронизывал тебя с радостью,’с надеждой. Ты вышел на середину лужайки и там, поднимая стакан, который прихватил в кухне, произнес тост:

— Еще один день, еще один шанс.

С каждым мгновением солнце светило все ярче. Грязи не было. Ты ясно видел во всех направлениях — ни следа грязи. Ни пятнышка.

С исчезновением последних звезд, пока грязь снова не начала просачиваться, ты получал ориентир от раннего утреннего света. Его ясности, его чистоты. Затем ты вновь наполнил стакан: тост за все и вся на Земле — и везде за ее пределами.

Глава 4

Элиз пристально смотрела на тебя сверху. На воздухе. В свете дня. В саду. Небо — над ней.

— Папа? — спросила она.

Ты пытался держать глаза открытыми. Ты лежал на лужайке, рот пересох настолько, что говорить просто невозможно. Тебе было холодно — а солнце светило. Ярко.

— Папа?

Ты приподнялся на локте и на мгновение почувствовал тошноту.

Элиз все еще смотрела на тебя. Если бы ты внезапно встал, она бы испугалась. Было трудно следить за выражением ее лица — приходилось все время фокусировать глаза.

Она стала отворачиваться.

— Элиз… — удалось тебе сказать. Она стояла неподвижно.

— Элиз… Доброе утро, — улыбнулся ты. — Доброе утро, — повторил ты, садясь, чтобы сравняться с ней ростом.

Она увидела, как бутылка из-под бренди скатывается с твоих колен.

Вы оба посмотрели на нее.

— Она все равно была пуста! — заметил ты с улыбкой.

Девочка не ответила.

— Я встал рано, чтобы увидеть рассвет, — продолжил ты объяснение. — Было немного прохладно, и я… — Ты сделал неопределенный жест в сторону бутылки.

Наконец она спросила тебя:

— Папа, у тебя все хорошо?

— Да, конечно. У меня все хорошо. Все хорошо.

Она не отодвинулась, но бросила взгляд в направлении дома.

— Мама еще не встала? — спросил ты мгновение спустя.