Звучащий след - [33]

— Про еврея одного, который бросился в море.

— А, знаю, — ответил Ахим со странной интонацией.

— Что, матрос и к тебе с ней приставал?

— Нет, — ответил Ахим.

— Откуда же ты про нее знаешь?

— Да уж знаю.

Я сидел, потирая в смущении пальцы. Месяц неторопливо высвобождался из проволоки. Море, подернутое рябью, напоминало огромную голубую скатерть в волнистых складках, усеянную сверкающими блестками. Чудесный мир мечты, светлый, как мелодия, которую недавно наигрывал Джеки… И вдруг царившая кругом тишина показалась мне гнетущей. Мне захотелось услышать чей-нибудь голос, на худой конец свой собственный.

— Ахим!

— Да?

— Больше я на эту удочку не клюну!

— На какую?

— Да на эту, с евреями.

— Сейчас дошло или раньше? — он не сводил с моих губ горящих глаз.

— Сейчас, — я описал рукой круг, указывая на море и горы, — уж если лягушки имеют право дышать, так Джеки и подавно. Или, может, он хуже лягушки?

— Нет, не хуже, — сказал Ахим. — Так, значит, это только сейчас пришло тебе в голову?

— Да. Я же сказал тебе.

— Не сердись. — По лицу Ахима пошли темные пятна. — Мне просто интересно, как это ты вдруг догадался, что и Джеки имеет право дышать. Может быть, история матроса так на тебя подействовала?

Я стоял, досадливо постукивая о песок пяткой.

— Может, и эта дикая история тоже. Знаешь, человек с дыркой в затылке ползет на четвереньках по палубе, как раненый зверь, нет, не очень-то приятное это зрелище. У меня мороз пошел по коже. — Если бы только он не улыбался. А хорошо все же, что этим скотам пришлось сожрать всю тухлую солонину.

— Вот, вот, над этим подумай. Это и есть главное, — перебил меня Ахим. Он сидел передо мной, неподвижный словно истукан, по-прежнему не сводя взора с моих губ.

Я с радостью почувствовал, как тает ком у меня в горле и как раздражение, которое вызывал у меня матрос, уступает место какому-то окрыляющему спокойствию, и я заговорил о вещах, которые прежде были замурованы где-то в глубине моей души. С небывалой еще легкостью нанизывал я слово на слово.

— Нетельбек и этот шакал с газетами. Скажи, пожалуйста, кто из них поступает как ариец и кто — как еврей? Можешь ты мне это сказать?

— Продолжай, — настойчиво произнес Ахим, — продолжай.

Я сравнил еще «профессора» с Розенбергом, и сравнение это было явно не в пользу «профессора».

— Как же еще можно судить о ценности человека, если не по его поступкам?

— Разумеется, — подтвердил Ахим.

Я рассказал ему обо всем — и о хорошем и о плохом, обо всем, что мне довелось испытать со времени нашего знакомства. И перебивая сам себя, я упрямо повторял все тот же вопрос: «Как же еще можно судить о ценности человека?» И Ахим все твердил свое «продолжай».

— И если бы не ты и не твои товарищи, я, верно, давно бы уже подох. И никто и не пожалел бы обо мне.

— Да брось ты, — отмахнулся Ахим.

Под конец я рассказал еще о Герхарде Кортене и о нашей последней встрече.

— Уж он-то ради старика Бибермана руку дал бы себе отрубить.

— Да он всегда был такой — товарища в беде не оставит, — подтвердил Ахим.

Слова эти больно кольнули меня. Я не хотел уступить Герхарду в великодушии. Я тут же предложил раздобыть тысячу франков, которые Ахим никак не мог собрать.

— Ну что ж, ловлю тебя на слове, — сказал Ахим, по-видимому нисколько не тронутый.

— Я желаю и Джеки выбраться отсюда, — продолжал я.

— Скажи пожалуйста!

Ахим вплотную приблизил свое лицо к моему. Я чувствовал его прерывистое дыхание. Мне удалось вывести его из равновесия, и он впервые не старался это скрыть.

— А почему ты хочешь ему помочь? — спросил Ахим.

Я пробормотал что-то о том, что он, мол, «свой парень».

— Жаль только, что у нас разная кровь в жилах течет.

— А ты все еще это чувствуешь? — Глубокие складки залегли вокруг губ Ахима. Он приоткрыл рот и обнажил зубы, то ли от смеха, то ли от удивления.

— Разумеется, — ответил я. — Стоит только еврею очутиться рядом со мной, как я не могу отделаться от этого чувства.

— Да, да, от этого чувства, — эхом отозвался Ахим.

Мы замолчали. Я дал Ахиму окурок.

— Хороша сигарета, — сказал он, выпустив клуб дыма.

— Ну-ка, пощупай, — Ахим протянул мне руку. — Прижми свое запястье к моему.

Я послушался.

— Чувствуешь? — спросил приглушенным голосом Ахим.

— Стучит!..

— Разумеется, стучит. А ты что думал, мы мертвецы, что ли? Прижми крепче. Теперь чувствуешь?

Но мы так плотно прижали наши руки, что уже и вовсе не ощущали биение собственного пульса.

— Ровно ничего не чувствую.

— Вот и хорошо, — сказал Ахим.

Его новый эксперимент показался мне попросту дурацким. Я опустил руку.

— Обещаешь вспоминать этот вечер, если станешь когда-нибудь солдатом?

— Да, и буду при этом попеременно ложиться то на брюхо, то на спину и таращить глаза то в землю, то на небо, — ответил я язвительно.

— Что ж, это будет очень мило с твоей стороны, — сказал Ахим.

В камыше заквакали лягушки… Особенно усердствовала одна. Она так трубила, что кваканье ее походило на овечье блеяние. Мы с Ахимом потолковали еще о всякой всячине. Том бросил наконец «профессора» и стал настоящим коммерсантом. Он торговал вразнос предметами первой необходимости. Где он их добывал, оставалось загадкой. Но зарабатывал он, видно, недурно. Я это сразу заметил по тому, с какой предупредительностью стали относиться к нему окружающие. Люди, которые недавно еще грубо его обрывали и ругали «опустившимся типом», теперь вежливо приветствовали его и вступали с ним в какие-то таинственные разговоры. Зато Том стал сейчас очень разборчив в знакомствах. Он упорно избегал всех товарищей по заключению, которые не могли уплатить положенную цену за товар. Вырядился он курам на смех: раздобыл где-то не по росту длинную матросскую куртку и без конца разгуливал в ней по раскаленным дюнам. Пот лил с него ручьями. Вдобавок его чудовищно тощую шею обвивал ярко-красный шарф.