Звучащий след - [23]

— Десять минут еще не истекли, — возразил тот.

— Возьмите, — резко сказал Ахим, оглядывая присутствующих. — Вы будете очень любезны, если теперь отправитесь торговать в другое место.

— Честь имею! — бросил нам продавец газеты.

— Не вздумай прийти еще раз, проклятая акула! — крикнул Мюллер ему вслед.

В ярости расхаживали мы взад и вперед по бараку. Мы были злы, очень злы. Из-под ног у нас вздымалась пыль, и духота в бараке стала нестерпимой. «Ба, — сказал я себе, — нельзя же допустить, чтобы этот алчный субъект испортил мне сегодняшний день! Наши войска неуклонно продвигаются, и жизнь становится радостней».

Я опустился на колени возле своего чемодана. Имущество мое оскудело: большая часть вещей перекочевала за ограду. Оставшиеся пожитки я аккуратно сложил. Отправляясь в Германию, я надену хорошие брюки и светлую рубашку. Брать ли с собой консервную банку? Конечно — ведь никогда не знаешь, что может случиться. И, кроме того, — это память! «Вот из чего мне приходилось есть», — скажу я матери и Эрне. Их сочувствие уже сейчас согревало меня. Я освободил в чемодане место для банки.

Мюллер снял веревку и принялся расправлять белье, которое на ней сушилось. Оба матроса рылись в своих флотских мешках. В воздухе ощущалась какая-то тревога. Наши движения были торопливы и напряженны, как у людей, которые больше всего боятся опоздать. Мы обшарили каждый уголок, боясь что-нибудь позабыть. Мейер, парень с кривыми ногами кавалериста, извлек из-под своей циновки помятую фетровую шляпу. Он ее надел, и поля шляпы беспомощно повисли вниз. Мейер растерянно оглядел себя в осколок зеркала и со вздохом уселся на песок.

Я посмотрел в ту сторону, где сидел Гроте. Затуманенным взглядом слепца он уставился в потолок, держа в руках блестящую кость. Легкая дрожь пробегала по его чувствительным пальцам. Гроте взял нож и принялся резать. Как зачарованный, смотрел я на его нервные руки, умевшие придать осязаемую форму его чувствам. И они-то должны превратиться в мертвые кости!

Голос Ахима вернул меня к действительности.

— Ребятки, — сказал он, — сегодня на обед будет похлебка, и, если нам повезет, в ней окажется достаточно песку. Вечером опять дадут похлебку и еще ломоть хлеба в придачу, и завтра будет то же самое, и послезавтра опять. И на следующей неделе снова будем хлебать эту баланду, и я думаю, еще через неделю тоже ничего не изменится.

Действие его слов было поистине удивительным. Мейер снова запрятал под циновку свою фетровую шляпу. Мюллер снова привязал веревку к поперечной балке. Я открыл чемодан и вытащил консервную банку.

— Нам надо позаботиться о дровах, — обратился ко мне Ахим.

В самом деле, ведь мы собирались сегодня варить кофе. Но черт его знает почему — в то утро мне решительно ничего не хотелось делать. Я угрюмо последовал за Ахимом. Мы вышли во двор.

Конечно, опять светило солнце. Каждый день надо мною висел пылающий глаз, и его ядовитый взгляд впивался мне в спину и в мозг. А это вечно синее небо, безмолвное от глупости. Эта синяя плевательница! Меня обуяло тихое бешенство. Я хотел бы увидеть порядочную фабричную трубу, из которой валит дым, и услышать грохот машин. Я тосковал по едкому запаху машинного масла, испарения которого тонкими струйками вздымаются вверх от накалившихся станков. Мне осточертел приторный аромат всевозможных цветов, который днем и ночью долетал до меня с гор. Против воли я покосился на море. Как сияло и красовалось это тщеславное создание, позволяя солнечным лучам гладить его лоснящуюся спину. Казалось, оно говорило: «Я венец творения, я — сама жизнь, даже солнце купается во мне!» «Дерьмо, вот ты кто! Времена, когда люди делали лодки из выдолбленных стволов, миновали. Мы не нуждаемся больше в твоей милости. Мы строим пароходы с винтами, которые могут сотни раз в минуту шлепать тебя по твоей толстой роже — если мы того захотим».

Идя вместе с Ахимом к пустому бараку, я припоминал все бранные слова, все оскорбительные клички, которыми награждали евреев в статьях и речах, и с жаром обрушивал их на шакала с газетой. Ахим молча слушал.

— Ты все сваливаешь на евреев, — перебил он меня, — а ведь тебе прекрасно известно, что мир кишмя кишит всевозможными подлецами. Сваливать все на евреев — это самый легкий способ оправдаться. Если человек к нему прибегает, значит, ему есть в чем оправдываться. Можешь не отвечать мне, — отмахнулся он от меня. — Этот тип с газетой отвратителен, сам знаю. Он подонок, неудавшийся нацист. Я помню его еще по Саарской области. В те времена он и сантима не жертвовал политическим эмигрантам, хотя у него было прибыльное дело. Потом мы узнали, что он поставлял материал для СС.

Ахим говорил еще что-то, но я уже его не слушал. У меня зародилась странная мысль. Откуда мог Ахим так хорошо знать прошлое этого человека? Неужели же?.. Я уставился на Ахима. Что за чепуха вдруг взбрела мне в голову! Если бы все люди с каштановыми волосами и карими глазами были евреи, в гетто пришлось бы загнать еще много миллионов людей. Я прислушался к своему внутреннему голосу. Нет, во мне все молчало, я не ощущал ни малейшей неприязни, которую обычно чувствовал вблизи евреев. А уж на свой голос крови я мог положиться. Я с облегчением рассмеялся. Солнце, ветер, море и простиравшееся над ним небо снова стали моими старыми друзьями. Они неистово стучались в мою душу. Все двери в ней распахнулись.