Звучащий след - [12]

А может быть, он инстинктивно пытался схватить меня? Пусть только попробует! «Избегайте всякого сближения с темными элементами». Да, я твердо решил ни в коем случае не подпускать к себе Ябовского и немного отодвинулся от него. Впрочем, я постараюсь как можно скорее отгородить те два квадратных метра песка, которые мне выделены. Никто не посмеет переступить мой порог.

— Есть там еще планки? — вполголоса спросил я Мюллера.

Бывший жокей выпятил нижнюю губу так, что она оказалась на одном уровне с подбородком, и многозначительно прищурил глаз. Стоило ему состроить такую гримасу, и он становился удивительно похож на старого уродливого божка. Мюллер и сам, знал это и, видимо, гордился своей лицевой акробатикой.

— Хочешь раздобыть планки? Охотно верю! Когда Бочонок в хорошем настроении, можно разнести по щепочкам весь пустой барак, — объяснил он мне.

«Ага! Значит, если мне нужны планки, надо задобрить Бочонка. Может быть, для этого сгодится моя верхняя рубашка», — размышлял я.

Ветер стал рвать дверь барака. Скрип ржавых петель ворвался в сон его обитателей.

— Ты читал объявление? — спросил я Мюллера.

— Какое еще?

— Приказано убрать из лагеря всех собак.

— Как бы не так, — усмехнулся Мюллер.

— Ей-богу, — не унимался я, — из-за эпидемий. У колонки висит приказ коменданта.

— Лучше бы комендант дал нам порядочное питье, — проворчал Мюллер. — Вода в колонке густая и вязкая, как клейстер, и просто кишмя кишит амебами, и дохлыми и живыми. Эти твари впиваются в стенки кишок, и, будь ты хоть Геркулес, все равно забегаешь, раз по двадцать на день. — Он свирепо выставил из-за белья свою наголо обритую голову. — А что будет с Ябовским, если они отнимут у него Бобби? Скажи-ка?

— Какое мне дело до Ябовского?

Мюллер поднялся, подошел ко мне и, присев на корточки, взглянул на меня так, словно видел в первый раз.

— Так, значит, тебе нет дела до твоего ближнего? Смею спросить, почему?

Его ироническая вежливость разозлила меня.

— Ябовский еврей, а не мой ближний, — раздраженно ответил я. — Да и кто вообще мой ближний?

Мюллер обвел рукой широкий полукруг.

— Каждый, кому худо, — другим ты не нужен, — сказал он.

— Нам всем несладко, и нас чертовски много. Выходит, все здесь мои ближние?

— Конечно.

В глазах Мюллера сверкнул странный огонек. Я увидел, как переливается в них серо-зеленый блеск, словно вода горных озер, набегающая на берег в грозовые дни, и понял, что он взволнован.

— Ладно, — ответил я, только бы отделаться. — Но с евреями я не желаю иметь ничего общего.

Мюллер откинулся назад. Он метнул на меня такой грозно-презрительный взгляд, что меня взял страх.

— А ты кто такой? — бросил он мне в лицо.

Я собрал всю свою волю и молча вызывающе взглянул на него.

— Тогда я скажу тебе, кто ты, — ответил он, словно не замечая моего молчания.

— Ты жалкий щенок, вроде Бобби, с той лишь разницей, что он-то безобидный. А тебя укусила бешеная собака из Браунау[3]. Людей твоего типа надо держать за толстой железной решеткой. Я говорю тебе это только в надежде, что ты еще образумишься. Если этого не случится, то в один прекрасный день ты сбесишься, и тогда люди соберутся и прикончат тебя.

Никогда еще не слышал я в лагере таких дерзких слов. Я смотрел на высохшую шею Мюллера. Как безрассудно рисковал он своей головой! Через месяц, самое большее — полтора наши войска займут Францию. Все это я ему и выложил.

— Вот, значит, что ты за фрукт! Ну что ж, доноси, если тебе хочется. Жестянкой Ябовского ты, небось, не брезгуешь — жрешь из нее в охотку!

Этот злобный попрек привел меня в тихое бешенство. Полный тупого отчаяния, я уставился в одну точку. В дощатой стене была дырка, сквозь нее я видел кружочек моря — частицу зыблющейся синей глади с кипенно-белыми краями. Голубые и белые блики играли на полках, где были понаставлены жалкие предметы нашего туалета и… консервные банки. Во всех бараках устройство было одинаковое, в том числе и в еврейском. Я знал, что народу там немного. Теперь — по моим расчетам был третий час — их барак в отличие от нашего уже не так припекает солнце. «Большинство обитателей барака, должно быть, прохлаждается в тени позади строения», — подумал я. Это умозаключение заставило меня моментально вскочить на ноги. Как мог я до сих пор хлебать из одной банки с Ябовским?

Я вышел и окунулся в тишину дремлющего лагеря. Над всем — над скользящими волнами моря, над снежными вершинами Пиренеев, над раскаленными солнцем дюнами и над Томом, чистившим теперь «профессору» костюм, — расстилалось безоблачное небо. Ни единой птицы не парило в нем. Чтобы не проходить мимо старика, который наверняка все еще сидел у стены барака и смотрел на море, я должен был войти в барак через дверь, находившуюся против кухни.

Только я собрался туда идти, как меня подозвал «профессор».

— Как вам нравится наглость этого еврея — притащить с собой в лагерь щенка!

Я пожал плечами — Бобби был славный песик. Не ответив на воркотню «профессора», я снял рубашку и припустился легкой рысью.

Горячий ветер обвевал мое тело; я купался в сверкающем море зноя. Протрусив мимо кухни, я очутился у цели. Обе двери были открыты настежь. Когда я входил, сердце у меня колотилось. Что, если я попадусь? Собравшись с духом, я огляделся. Как я и предполагал, барак был пуст. Подобно всем баракам в лагере, он казался нагромождением подпорок и балок. Он напоминал чердак, поставленный прямо на песок. Окна отсутствовали. Мне показалось, что я не выходил из своего барака: здесь так же господствовал над всеми запахами смолистый дух источающего сок дерева. В правом углу я увидел полку с жестянками.