Звонкое чудо - [33]
— Мы, — говорит, — жаловались нашему толстяку директору, я вам его изображал. Но он — нуль внимания. Секретарь парткома, казалось бы, и башковитый мужик, голова у него варит (помните, на голову я показывал), но вот, поди ж ты: о клубе непростительно забыл. Председатель завкома, наверное, десять раз слушал наши жалобы и все обещал: «Сделаем, сделаем», но только языком болтал. Вот и сейчас я, больной, зря его прождал два часа: поклялся — приду, посмотрю. Очень даже хорошо, что хоть вы приехали. Поможете?
Я горячо так отозвался:
— Помогу. И верьте моему честному слову, не формально выполню свою служебную обязанность, а доведу дело до победного конца. Я столько пережил сегодня здесь. Столько передумал…
Бывший владелец флюса растрогался.
— Спасибо, — говорит. — Когда наш самодеятельный театр покажет премьеру, милости просим. Почетные места в первом ряду обеспечены. Для вас и для жены.
Я сразу вспомнил:
— А, извините, ваша жена как? Положение ее не очень тяжелое?
И для наглядности пальцем у головы кручу.
Тут шерстяной платок стал сползать с лица больного, и передо мной предстал парень, правда, с изрядно припухшей щекой, но уже в веселом расположении духа.
— Я, — говорит, — еще не женат.
Не знал я тогда, что и делать: то ли посочувствовать, то ли позавидовать, что есть на свете люди, которым жены не портят жизнь.
А по справедливости надо бы добрым словом помянуть мне свою жену, которая меня, можно сказать, выручила, отвела от края довольно неприятной пропасти.
Зато, когда потом я немало лет поработал на этом фарфоровом заводе и избрали меня председателем завкома, я не забывал вовремя расследовать жалобы: урок-то получился очень убедительный.
Птица Сирин
— Расскажите что-нибудь. Только из современной жизни.
Он и рассказал.
…Заметил ты, как шикарно наш горновщик Василий Тимофеевич подкатывает к самому клубу на новенькой «Победе»?
Нам-то это уже не в диковинку, — обиходное явление. Он эдак форсит каждый божий день вот уж целый месяц. И гудит вовсю, поселок — не столица, гудки не нарушают постановлений, а ему это — первое удовольствие.
Ежели рассказать, каким манером он этот самодвижущийся экипаж приобрел, — ну чистая умора!
Пусть другие охотники на меня не обижаются, я и сам в поселке не последний стрелок, но ведь факт, что наблюдается у нашего брата такая черта — прихвастнуть. Недаром пословица сложена, что борьба да охота похвальбу любят. Иной готов палить хоть в пень, хоть в плетень, лишь бы с ружьем провести день. Потом у лесника пяток уток потаенно купит, а дома распустит хвост, что твой павлин, и ну сочинять, как он пулял: это-де — кряковка, это — нерыжень, а это — чернядь; ну а на самом деле все утушки-грязнушки. Одним словом, находятся еще у нас болтуны.
В истории с птицей Сирин тоже без выдумки не обошлось, но ты сам все раскатегоришь — серое к серому, белое к белому. Здесь фальшь-то лежит на совести одного участника истории, счетовода Монахова Петра.
Что это за фигура, я тебе окончательно сказать не смогу. Профессия у него вроде точная: и денежка счет любит, да и фарфор не сочтешь, так весь перебьешь. А вот фальшь за беду Монахов не считал. Приладился он на неправде веселье строить, розыгрыши устраивать. Не поет, так свищет, не пляшет, так прищелкивает. И ведь до того ловко, щучий сын, сообразит, что весь заводской поселок смехом бока надсаживает.
На заборах и домах увидели люди объявления: дескать, дешево, по случаю, продаются щенки породы сеттер. Тут же сообщается и адрес председателя нашего завкома. Все знают, что председатель — заядлый охотник, ну валом к нему и повалили: у такого-де плохих щенков быть не может. А это все наш скоморох, счетовод Монахов подстроил, и председателева собака, извините, кобелек мужского рода.
А уж в какое комическое положение он меня поставил! Написал от моего имени заказное письмо в Академию наук — в отдел по уточнению птичьих перелетов. Так, мол, и так, я, старый живописец, заместитель председателя заводского комитета фарфорового завода, собственными глазами видел птицу Сирин с женской головой и золотым оперением. А на правой лапке возле коготков у этой птицы, приносящей счастье, серебряное колечко с номером 211. И приписку сделал: прошу-де вернуть мне подлинник письма для приобщения к делу, заведенному по сему историческому случаю. Что ж, прислали мне письмо, и даже безо всякой укоризны. Потому как дураков там, в Академии наук, не нашлось, чтобы верить шутке о счастливой утке. А вот вежливость и обходительность показали.
Прошлой осенью отправились мы, как обычно, своей теплой компанией к утиным местам на охоту: предзавкома, горновщик Василий Тимофеевич, у которого теперь новенькая «Победа», счетовод Монахов и я.
Горновщик стал сетовать: опять-де печень пошаливает.
Счетовод ему в ответ:
— Эх, — говорит, — ты, тютя-матютя, огненный бот. Песни твои у горна всякий слышит, а слез твоих никто не видит. Даже путевки в санаторий схлопотать не можешь.
