Звонарь - [53]

Он думал о славе, о будущем. Может быть, через столетия будут ходить смотреть его произведение, как теперь ходят по белым коридорам госпиталя и садикам, обсаженным буксовыми кустами, смотреть картины Мемлинга. Он наслаждался гордостью при мысли, что он может победить смерть и небытие, стать хлебом и вином для избранных всего человечества. Он хотел был жрецом искусства-религии.

Борлюйт поместил в газете характеристику своего друга, такого бескорыстного и благородного: он должен быть украшением, венцом, живым памятником, возвеличивающим город.

Дифирамбы и угрозы только обострили дело. Покровительство Борлюйта было опасно и бесполезно в виду того, что к нему самому относились враждебно из-за его неприязненных выходов по поводу проекта морского порта. Совсем было решились вынести фрески из залы. В это время вмешалась коллегия, она была обеспокоена поднятым шумом и не хотела брать ответственности на себя. С художником вступили в переговоры.

Решили представить дело на суд комиссии, составленной исключительно из художников, причем комиссия будет избрана обеими сторонами. Чтоб гарантировать ее беспристрастие, согласились выбрать председателем знаменитого французского художника, часто выставлявшего свои картины во Фландрии.

И что случилось: когда художники подошли к фрескам Бартоломеуса, они были охвачены единодушным порывом восторга и изумления перед произведением, таким гармоничным. Его символизм не был туманен. Чувствовалась мастерская кисть, понимание линий, согласования тонов. Это было произведение великого художника, делавшего честь фламандскому искусству и городу Брюгге.

Отчет был составлен и вручен кому следовало.

Борлюйт бурно торжествовал. Битва была закончена. Все наконец выяснилось. Он осыпал ироническими упреками близоруких судей, обнажал их невежественность и душевную низость. Эта борьба доставляла Борлюйту острую радость. Он наслаждался деятельностью. Он жил в огне и дыме.

Борьба за Бартоломеуса была победоносной стычкой после стычки, произошедшей в вечер митинга, закончившийся поражением, невидимые враги победили тогда в дождливую ночь. Война будет продолжаться – война против морского порта, за искусство и идеал, за красоту города… Красота Брюгге, еще не завершенная, была его произведением, его каменной фреской. Он будет за нее бороться, как Бартоломеус за свою – против тех же врагов.

Деятельность! Деятельность! Счастье быть одиноким и побеждать! Может быть, он еще восторжествует. Но сколько препятствий, как многочисленны враги! Борлюйт это понимал и думал не без грусти, что великие люди должны выдвигаться, рассчитывая только на свои одинокие силы.

IV

Борлюйта воспламеняла мысль о героической деятельности. Его скоро заставили замолчать, принудили замкнуться в сонной жизни, полной мрачных раздумий о поражении.

Безрассудный и порывистый, он забыл, что зависел от города и городских властей, с которыми затеял войну, протестуя против морского порта, защищая своего друга Бартоломеуса.

Ему суждено было искупить это. В скором времени коллегия известила его, что в виду его враждебного отношения к властям, с него слагают звание городского архитектора.

Для Борлюйта удар был ужасен. Это было безвыходно и бесповоротно. Как оно было кратковременно, опьяняющее наслаждение деятельностью! С ним живо покончили. Он был убит! Ему отомстили низко! Он должен был это предвидеть и быть осторожней. Но мог ли он позволить убить свою мечту? Он обратился к деятельности только потому, что на этот раз она сливалась с его мечтой. И теперь, главным образом, был побежден не он – была побеждена мечта о красоте Брюгге. Он был ее верным стражем, неутомимым слугой. Сколько работ было не выполнено! Сколько еще надлежало предпринять их! Теперь они были неосуществимы, они погибли. Он, было, мечтал о реставрации академии, такой же совершенной, как отеля Груунтууса. Сколько фасадов дожидались его прихода: он должен был явиться к ним, полный усердия, как хирург и акушер, должен был выслушать их, присутствовать при рождении изваянных ангелов, странных уродцев, детских лиц. Никто кроме него не обладал – и не будет обладать – искусством реставрировать, не подновляя, соединять и обнажать детали, не изменяя их, распознавать под паразитным налетом настоящую кору камней.

Теперь его дело погибнет. На его место назначат какого-нибудь каменщика.

Только эти соображения огорчали его. Он был богат и равнодушно относился к утрате жалованья, почести его тоже не прельщали. Он всегда взирал на жизнь с высоты. Он страдал только от сознания, что его дело погибнет, старинные здания будут реставрироваться грубо, жалкие подделки под старину убьют в городе созданную им серо-розовую гармонию.

У него отняли дело создания красоты Брюгге, то дело, для которого – только для него – он жил, жертвуя ему своим временем, всеми своими желаниями и чувствами. Ради него он отказался уехать, бежать, когда его семейная жизнь сделалась невыносимой. Он мечтал завершить это дело, увенчать его последними гирляндами изваяний. Теперь ему нечего было делать. Это его терзало, как если б у него украли дочь в ту минуту, когда он хотел облечь ее в прекраснейшую одежду.