В ту пору в Минео у всех дела шли плохо: крестьяне ждали дождя, земля иссохла, словно кора оливы. Шел март, а дождь все не выпадал, и на душе у людей было неспокойно. Часто они тянулись группками к церкви Святой Марии или собирались на площадке перед Замком, из полуразрушенных стен которого пробивались ростки крапивы и шандра. Стояли там часами и с надеждой смотрели, не появятся ли из-за гор Кальтаджироне набухшие дождем тучи. И вот в один из холодных, ветреных дней над развалинами Замка нависло огромное черное облако. Вся деревня высыпала поглядеть на него; крестьяне переговаривались, смотрели, показывая пальцами на небо:
— Туча! Дождевая туча!
Но дождь так и не пошел, а в воскресенье, стоя на пороге церкви, звонарь Тури увидел целую толпу крестьян, проходящую мимо. «Должно, к мэру», — сказал он себе.
Старику тоже захотелось бежать, кричать, звонить в колокола, но он не двинулся с места, вспомнив об отце Алоизи, который уже подыскивал нового звонаря. Теперь ему лучше не связываться с бунтовщиками.
Придя вечером домой, он и словом не обмолвился с Антонией, а Кармела лежала такая бледная, исхудавшая — одни глаза остались. Наутро старики подошли к ее кроватке и остолбенели: лицо у девочки было восковое, с почерневшими губами. С тех пор старик больше ни с кем не разговаривал и на колокольне сидел неподвижно, сжимая в руках веревки и забывая звонить.
Отец Алоизи выходил из себя и кричал:
— Убирайтесь отсюда! Убирайтесь сию же минуту!
Как-то в июне Тури поднимался на колокольню по жестким каменным ступеням и думал, что никогда ему не одолеть эти бесконечные витки лестницы. Все кругом было залито светом, колокола ослепительно сверкали на солнце. Старый звонарь оперся о парапет, над которым вились ласточки, окинул взглядом серые домишки, рассыпанные по склону. Внизу простиралась огромная долина с пятнами апельсиновых рощ и голыми, выжженными полянами. Зачем я здесь, смутно подумал старик и даже не заметил, что солнце, словно кровавый покачивающийся диск, уже садится за хребты Кальтаджироне.
В ушах у него стояло мелодичное монотонное жужжание, напоминавшее чей-то голос. Может быть, голос Кармелы, повторяющий: «Дедушка, у куклы ножки ходят!»
Внезапно он ощутил внутри бездонную пустоту и замертво упал на парапет, рука безжизненно свесилась над пропастью.
Мальчишки с паперти заметили его.
— Глядите-ка, звонарь-то спит!
Один стрельнул из рогатки и попал прямо старику в ладонь. Рука дернулась и снова плетью свесилась вдоль парапета.
Дон Тури Казаччо, сапожник, увидев это, крикнул:
— Ах вы ироды, и не грешно вам тревожить убогого старика? Не видите, он спит?
Мальчишки разбежались, а потом, собравшись в кружок, все твердили:
— Грешно тревожить убогого старика! Грешно!
