Звезды в озере - [66]

— Вы нам голову не морочьте! — набросилась на нее Мультынючиха. — На что нам эти деньги? Дайте кусочек мыла — получите яйцо. Или платьишко детское… Башмаки можно.

— Правильно! — подхватили хором бабы. — Свое добро отдай, а за эти деньги ничего не купишь.

Горожанки безуспешно пытались уговорить их. Наконец, одна решилась и сбегала домой. Разгорелся страстный торг, в котором все приняли участие.

— Ишь ты, за дырявый джемпер…

— С ума вы сошли, хозяйка, какой же он дырявый?

— Я-то вижу, — говорила Мультынючиха, разглядывая на свет синий джемпер. — Ну ладно, пяток яиц дам.

Чиновница остолбенела.

— Да вы что? Пять яиц за шерстяной джемпер?!

— А не нравится, так и ешьте свой джемпер, а яйца я домой повезу.

— Ошалели бабы, — горько заметила одна из покупательниц.

Мультынючиха так и набросилась на нее:

— Ишь ты какая! Не нравится, так не надо, нам-то что. Подыхайте тут с голоду, и вся недолга! Нам-то от вас ничего не надо. А вот как вы тут без нас выдержите, это мы посмотрим… Глядите, люди добрые, сотню яиц ей за ее джемпер подавай!

— Да он раньше стоил…

— Мало ли сколько он стоил! А яички сколько стоили? Прошли те времена!

— Верно, верно, — поддакивали крестьянки.

Возле Хмелянчука все увивался низенький худенький лавочник.

— Что вы привезли?

— Да там на возу у меня немного меду…

— Мед я возьму.

— Только я за деньги не отдаю.

Лавочник оглянулся и оттащил мужика в сторону. Они пошептались, и вскоре оба исчезли в тесных, темных сенях лавки.

— Лукавец, уже успел что-то подцепить, — завистливо вздыхали бабы, глядя, как Хмелянчук втаскивает в сени кадушку с медом.

Снова разгорелся спор из-за джемпера. Кто-то принес кусочек мыла, кто-то пачку махорки. Женщины торговались, раздумывали, а в конце концов возвратились домой, не распродав почти ничего.

Весть о влукском базаре сразу разнеслась по всей деревне.

— В лавках ничего не купишь! Ни соли, ни керосину, ни махорки, ни платка, — ну, ничего!

— Деньги что. И старые польские, и рубли, и все. Ничего на них не купишь…

— Ay людей еще есть кое-что. За пять яиц джемпер отдают.

— Слыханное ли дело!..

Бабы стояли на улице и судачили вовсю:

— Деньги, выходит, ни к чему, будь их у тебя хоть полон сундук. А за масло, за яйца, за творог — все получишь, чего только душа пожелает.

— Говорят, Хмелянчук золотом взял…

— Да ну?

— Да уж за что попало он бы мед да поросенка не стал отдавать…

— Что ж, за золото еще можно!..

— И подумать только. Кто бы этому поверил? Деньги есть, а ничего не стоят.

Они удивлялись, вздыхали и единогласно решили: в город рваться незачем. Пусть там посидят, поголодают немножко, еще уступчивее станут. Как придется зубы на полку класть, так и за одно яйцо джемпер отдадут.

Жители местечка действительно стали уступчивее. Не дождавшись, пока во Влуки соберется кто-нибудь из Ольшин, приходили сами. Останавливались на дороге, кричали под окнами:

— Хозяюшка, масла у вас нет?

Женщина небрежно, равнодушно выглядывала за дверь.

— Может, и нашлось бы, если поискать…

— Так посмотрите, пожалуйста.

— Да уж и не знаю как… Завтра воскресенье, оно и самим пригодится.

Городские барыни и господа кланялись, просили, заискивающе шутили с бабами. Цены взлетали вверх, как сумасшедшие. Никто уже не знал, чего и требовать за яйца, за творог, за масло — все казалось мало, все казалось, что отдано даром.

— Гляди, Кожаниха за кусок масла две наволочки взяла. Мое-то масло куда лучше, а я вон всего одно платьишко для девочки получила.

— Онуфрий сапоги выторговал за рыбу…

Даже Паручихины детишки ходили в башмаках. Она прилежно доила корову, но отказывала в молоке даже детям.

— Выпьешь — и нет ничего. А мы за молоко башмаки купим. И джемпер. И платье.

— И ленту, мама!

Сонька, восьмилетняя девочка Паручихи, ходила в шелковой дамской блузке, ее вшивую головенку мать повязывала широкой атласной лентой. Крестьяне приоделись, принарядились, не трогая бумажек, полученных во время войны за подводы, за проданное беженцам молоко, которые накопились в сундуках и за образами.

— Кто его знает, будут они когда-нибудь иметь цену или нет?

— Может, и будут…

Цены росли, местечко отдавало крестьянам все, что у него было. После джемперов и блузок дошла очередь до граммофонов, гипсовых статуэток, стульев с плетеными сиденьями.

— Пригодится. Не все же одним городским иметь!

Деревня забыла все на свете и стремилась лишь к одному — менять, менять, менять, как можно больше, как можно выгоднее. Бабы гнались главным образом за тряпьем, мужчины требовали золота.

— Золото не бумага. И спрятать легко, и цену свою никогда не потеряет.

Деревня отъедалась, одевалась. И первый раз в жизни все это давалось легко — без труда, без пота. Самых хитрых в конце концов начал даже тревожить этот поток благосостояния, льющийся из местечка в деревню.

— Тут что-то не так. Подорожать все должно…

— Может, и подорожает. Перехитрить нас хотят, наверно…

— Можно ведь и обождать… Над нами не каплет.

— И обождем.

И они ждали. Никто не шел ни во Влуки, ни в Паленчицы, ни в Синицы. Крестьянки перестали открывать двери на оклики с дороги. Лишь иногда мать посылала кого-нибудь из детей:

— Иди, скажи: нет, мол, ничего, чтобы она не орала.