Звезды не для нас - [86]

– Ваше благородие, окажите милость, сделай мне хвост. Работы нет, помещик мироед. Жена говорит, езжай на заработки. Мужик ты, говорит, или видимость одна безденежная?

– Больше хвостов не будет! Буду ампутировать их, к чертовой бабушке! – уставил в него палец Миронов. – И в деревне всем так и передай!

– Ампутировать… – печально повторил мужик, нахлобучил шапку и вышел прочь со двора.

Как Щщец тумбочку собирал

Михаил Востриков

г. Москва

Борис Вениаминович Щщец, промышленный заклинатель пятидесяти лет, бочком протиснулся в дверь с коробкой под мышкой. Припухшую физиономию его окропляла свежесть, ведь день стоял приятный: Борис ступил в новую жизнь. С мыслью зацементировать этот порыв души поступком из поступков, Щщец заимствовал в цеху волшебной сборки мебели тумбочку оттенка спелой папайи, дабы обновкой в доме ознаменовать свое перерождение. Руки его горели до пальцев – скоро он разложит панели на пол и зачерпнет волшебной пыльцы; горело нутро – крикнет заклятье, и тумбочка соберется! Горели у Щщеца и трубы, что обратило бы его в хмурую тучу, если бы не прохлада пузыря в кармане. Заметим, что не одним возлиянием крыл Борис минуты уныния, лелея на задворках мозга клад, катая, как леденец на языке, истомную думу: возносило его над челядью тайное знание, сила сборки мебели чарами и – тут он благоговел – без инструкции.

– Один во всем свете умею, – нашептывал он с хитрой улыбкой.

Плюхнув коробку в комнате, Щщец поспешил на кухню. Хрустнула пробочка, сверкнул в стакане декохт и умаслил глотку заклинателю. Как и всякий колдырь, Борис не терпел в быту двух вещей: ручного труда и душевных тереблений, ибо по рукам они били мелкой дрожью, на лоб выгоняли бисеринки пота, а трубы прожигали почище бензина в дровяной печи. Благо судьба избавила его от хлопот обывателей, одарив мебельным волшебством.

Раздухаренный, Щщец истерзал коробку, и ему предстали заветные панели цвета спелой папайи. Сыпанув поверх пудры из мешочка, он заголосил заклятье на тайном языке сборщиков мебели. В конце, выдержав паузу, прикрыл глаза.

– Тумба, соберись!

Стучат детали, вгрызаются саморезы, запрыгивают в отверстия шканты, – под опущенными веками человечек из инструкции плющится исполинским щщецовским сапогом, – лает собака… Собака? Щщец метнул взгляд на открытую форточку, затем на парящую в воздухе тумбочку и опешил: та грудой так и лежала на полу. Неужто навоображал?

Борис запустил пятерню в жидкие волосы. 17 лет отбарабанил в цеху, мебели собрал на город с небоскребами, волшебной пудры расшвырял целое нагорье – а так не плошал. Желчное расположение забоксировало по его осоловелому существу, разжигая позыв вспрыснуть. Откушали-с четверть пузыря.

– Голова садовая! – воскликнул вдруг он. – Пудру надо бережнее бросать!

Чахлый червяк сомнения всего на миг опутал его думы, но уже упал искромсанным когтистой хваткой заклинателя. С видом мудреца он бережно ссыпал порошок на верхнюю панель и вновь прочел заклятье.

Но деревяшки предательски не шевелились.

Восстал червяк. Разросся, выпустил клыки, подозрительно похожие на змеиные, и наметился на сердце Щщеца. Борис вспыхнул до ушей. В тягостном чувстве он стиснул пузырь, и откушанье его не знало мер.

Прошел час. Щщец с ретивостью пьяного десантника терзал себя и все вокруг тщетными попытками чудотворства. Под конец в голове у него так шумело, что бедолага швырялся предметами и горланил «Интернационал» заместо слов силы. Его тайное знание, единственная отрада и любовница, не раз баюкавшая на ласковой груди, изменила ему, грязным ногтем ковырнула мозг, вызвав тяжелый абсцесс. Вот поползла по воспаленным извилинам капля гноя: «я покорю тебя, собака фанерная». Зазмеилась струйка: «это все она, сучья бумажка!» А вот лопнула натянутая жилка: «она знает о твоей силе и поклялась извести ее на корню!»

Щщец пронзил драконьим взглядом сумрак коробки, где таился его всезатмевающий враг, корифей коварства, сокрушитель сознания – инструкция по сборке. Он шагнул к ней, но вдруг осекся: за спиной хмыкнули. Заклинатель крутанулся с воплем:

– Кто смеялся?!

Вдруг белый стол побагровел и затрепетал, давя в себе хохот. Следом прыснул диван, и шакально так, гаденько. Взорвавшись облаком слюны, скрипя захихикал по-тюленьи шкаф, залихватски стуча дверцей. Гогот чашек, стульев, самой квартиры заполнил уши.

Обмер Щщец. Бетонным столбом обратился. Скажи ему кто вчера, что диван, который он до последней капли спиртного оборонял от жены при разводе, взбунтуется, он бы плюнул под ноги собеседнику, а, возможно, и по зубам съездил. Бумажка, чье имя он презирал и страшился, провела его вокруг пальца, обдала благородную фамилию Щщеца смердящим позором.

– Измена! – вопил несчастный, бросаясь из комнаты.

И тут свет прозрения вонзился ему в ум. Запустив пальцы в карман, он достал коробок. Спичка не чиркнула – взвизгнула, как колесо о дорогу, и звучно упала на ковер. Вылетевший из квартиры Щщец уже не мог видеть, как пламя ластится к шторам, поигрывая текучими мускулами под шкурой, наваливается на стол. И как плавятся едва заметные стяжки, скреплявшие панели цвета спелой папайи.