Звезды над Занзибаром - [126]

Она сморгнула, прогоняя слезы — они жгли ей глаза, передернула плечами, чтобы прогнать пробежавший по спине холодок, и двинулась дальше. Мимо флигеля, который когда-то занимал прежний султан, ныне — мимо пустых чистых руин, мертвыми глазницами смотрящих на море. Эмили прошлась вдоль развалин стены — их будто выскоблили. Ничего больше не было за этими стенами, кроме обломков разбитой лестницы, по которой она всегда бежала, пока, запыхавшись, не оказывалась наверху.

Вольными жеребятами носились ее дети по бывшему двору Мтони, по всей его свободной теперь площади, и едва заметная грустная улыбка заиграла в уголках ее рта.

Как мы — Метле, Ралуб и я — давным-давно. Они такие же дикие и необузданные, как мы тогда, когда сбегали от палки и гнева учительницы.

Метле умерла в прошлом году, как сообщали письма с Занзибара, а Ралуб, который всю жизнь держался старшей сестры, пережил ее лишь на несколько месяцев.

Неразлучная троица. Из которой осталась лишь я.

Во дворе не было больше ни одного животного: ни газелей, ни уток, ни фламинго, никаких вредных воинственных страусов. Остались одни черно-белые вороны, которые взлетели из-под ног топочущих подростков в самый последний момент, а потом снова расселись поблизости в колючем кустарнике, заполонившем почти весь двор.

Конюшен тоже не было, как и складских и хозяйственных построек. Повсюду были развалины стен, обломки камней и растрескавшиеся куски дерева — все, что осталось от дворца Мтони. Эмили бродила, натыкаясь на старые пни, перешагивая через сухие стволы, и тут ее осенило, куда она забрела.

Апельсиновая роща… здесь когда-то росли апельсиновые деревья, в которых мы прятались от строгой учительницы. Ни одного не осталось. Ни одного.

Бани, где всегда бурлила жизнь и звучало множество голосов, были окутаны тишиной. Невредимым остался только каркас, без крыши, без оконных рам, без дверей, стены были изглоданы временем. У Эмили подогнулись колени, она села, закрыла лицо руками, и слезы неудержимо хлынули из ее глаз.

Она оплакивала всех мертвых. И годы, которые протекли, подобно воде, струящейся между пальцами. Оплакивала бренность всего бытия — и это она ощущала с каждым годом все отчетливее. Оплакивала юношескую силу, уверенность, которыми она некогда обладала, и ту маленькую девочку, которой она когда-то была — безгранично счастливая в своем маленьком мире, знавшая, как все ее любят и как лелеют, мечтавшая о дальних странах и в невинном неведении не подозревавшая, что ей готовит жизнь. Та маленькая девочка, неужели она когда-то существовала? — сейчас Эмили было трудно в это поверить.

— Мама, что с тобой? — Тони нашла ее первая, присела на корточки и заключила в объятия, желая утешить.

— Так все плохо? — Роза упала на колени и испуганно вгляделась в ее лицо.

— Возьми мой, — сочувственно сказал Саид и протянул ей носовой платок, когда Эмили судорожно начала рыться в своем ридикюле.

— Спасибо. — Эмили высморкалась и рукой вытерла мокрые щеки. — Просто… это… все так печально. От Мтони не осталось ничего. Все… погибло.

Как и мое детство. Как и моя юность. Как все, о чем я мечтала, на что надеялась.

— Вон там какое-то здание, — возразил Саид и показал рукой.

— Это… это главное здание, — прогундосила Эмили и высморкалась. — Там была кухня. А рядом — флигель, где наверху были устроены женские покои. Там я родилась и жила.

— Ты покажешь нам? Покажешь, где была твоя комната?

Она кивнула, и дети поставили ее на ноги. Обняв дочерей, она пересекла двор — Саид плелся за ними. И вот они вошли в дом под голым архитравом [15].

— Вот там жили Метле и Ралуб со своей матерью, — прошептала Эмили в вестибюле. — Она была парализована, поэтому они жили на первом этаже. А вообще там были складские помещения. И всегда пахло сыростью и затхлостью. И я всегда немного боялась.

Нет больше Метле. Нет Ралуба.

— А наверху, — она показала на лестницу, которой почти не было видно за вьющимися растениями, сплошь ее увивавшими, — были покои моей матери и других жен отца. И там я тоже спала.

— Мы поднимемся туда? — вопросительно посмотрел на мать Саид, уже кладя руку на перила.

— Лучше не надо, — Эмили улыбнулась. — Когда я была маленькой, здесь как-то обрушились перила. Воздух Занзибара очень скоро превращает дерево в труху. Кто знает, в каком состоянии второй этаж?

— Я не могу себе это даже представить, — сказала Тони, обнимая мать за талию. — Один муж и так много жен. Наверняка была жуткая неразбериха!

Эмили тихо рассмеялась.

— Тогда я воспринимала это как нечто само собой разумевшееся, — у меня одна мать и много мачех. Я ведь не знала ничего другого.

— И все-таки, — вмешалась Роза. — Ты хотела бы делить отца с кем-нибудь? С одной или даже сотней других женщин?

— Никогда! — мгновенно протестующее откликнулась Эмили, на что дети весело расхохотались, а Эмили в первый раз подумала о Генрихе, и у нее не перехватило горло.

Высокая трава шуршала у них под ногами, когда они медленно возвращались на берег.

— Смотрите скорей!

Все повернулись туда, куда указала Роза, и увидели согбенного старичка. Его узловатые руки напоминали корни дерева манго. Он стоял в Мтони, зачерпывая из речушки воду, и умывался.