Звёзды, души и облака - [80]

Шурочке казалось, что именно это поют визгливые певцы на своём иностранном языке. И она стала им подпевать. Ни в склад, ни в лад, честно говоря. Зато — с душой!

Конечно, конечно. Если с нелюбовью всё довольно сложно, то вот трусость и мораль — они ведь в нашей власти, не правда ли?

Хотя бы частично, не так ли?

Отбросить эту мораль или принять? Отбросить трусость или продолжать бояться, как и раньше?

Что для вас главное, а? Что вам нужно для новой жизни? Для того, чтобы быть — «как все»?

Полы блестели, магнитофон гремел. Новая жизнь — началась!

Глава 5

Народ в группе обрадовался Шурочкиной новой квартире и первым делом предложил «обмыть». И как только в пятницу закончились лекции, идею начали претворять в жизнь.

— Обмыть! Обмыть!

— Шура, не откладывай! — кричал громче всех Славка Васильев. — Не откладывай, а то барабашка шалить будет!

— Налить барабашке! — поддержали и остальные.

Славка был парень симпатичный, высокий, белокурый, и всегда очень хотел быть главным. Рвался в лидеры, так сказать. Не всегда у него это получалось, так как он напирал слишком. Так и хотелось его «на место поставить».

Но в этот раз его послушались с удовольствием. Всем хотелось побыть где-нибудь одним, без взрослых. Самим себя хотелось почувствовать взрослыми.

Так и пошли «обмывать», почти все, человек двенадцать. Пятеро ребят, остальные девчонки. Даже Машка пошла.

Машка обитала в Шурочкиной группе как бы «на обочине» и, обычно, в общих увеселениях не участвовала.

То у неё пост, то ещё что-нибудь. Брюк Машка тоже не носила, а носила всегда юбки, причём такие — длинноватые. Длиннее, чем у всех. Да ещё крестилась!

В общем, Машка была верующей, и ходила в церковь. Но она никому особо не досаждала, поэтому над ней в группе просто посмеивались. А иногда и пальцем у виска крутили. Правда, не в глаза, а вслед.

Честно говоря, Шурочке Машка эта была симпатична. И, казалось, что и Машке тоже нравилась Шурочка. Что-то между ними такое было, вроде взаимной симпатии.

Но и для дружбы — тоже чего-то не хватало. По крайней мере, Шурочка… как бы это сказать… стеснялась, что ли…

А если уж быть совершенно честной, то Шурочке не хотелось выглядеть изгоем. Не хотелось быть такой же белой вороной, как Машка.

Несмотря на всю симпатию… Нет, не хотелось!

Шурочке хотелось быть, «как все»! Быть среди всех! Там, среди «всех», мечтала она, наконец, обрести уверенность в себе.

И она уже на это решилась! Всё своё одинокое, всё вы-мученно правильное, всё беловоронье — всё это Шурочке надо было в себе заглушить, забить и затоптать. И как можно быстрее. Ох, как оно Шурочке мешало жить!

«Я буду, как все! Как все!»

Иногда Шурочка даже ловила себя на том, что ей надо, и что ей, можно сказать, даже хочется — стать хуже, грубее и примитивнее, чем она есть на самом деле. А как ещё могла она заглушить в себе всё то, что чувствовала?

Было в Шурочкином сердце то же самое, что было в Машке. Было, было. И Шурочка знала это, и Машка знала. Только Машка не боялась быть «белой вороной»…

Но Машка — это Машка, а Шурочке надо было быть, как все. Какая уж тут симпатия, какая уж тут дружба с этой «монашкой»!

На новоселье Шурочка звала всех, и была рада, что Машка пошла вместе со всеми. По дороге народ скинулся, и купили парням бутылку водки, девчонкам — пару бутылок вина, закуски и торт.

Новоселье началось. Пили в каждом углу новой Шуроч-киной квартиры, наливая вино и водку в старые, разнокалиберные фарфоровые чашки и купленные по дороге пластиковые стаканчики. Поили домового, наливая в углы и водку, и вино, кричали: «Ура!» Музыка гремела, все танцевали, веселились, валялись на Шурочкиной постели и дурачились, кто как мог.

Шурочка тоже танцевала, давая себя обнимать и прижимать. Пожалуй, впервые она давала «так» себя обнимать. Как все.

Бутылки опустошили быстро. Пришлось бежать за «добавкой».

Маша стала собираться домой примерно через час, тогда, когда за «добавкой» побежали.

— Шура, я ухожу, — Маша потянула Шурочку за рукав.

Они вышли в прихожую.

— Маш, да чего ты! Ещё так рано! Оставайся! — разгорячённая Шурочка хватала Машку за руки и пыталась втянуть обратно, в комнату.

Но Маша уже натянула пальто и шапку.

— Нет, Шура. Мне пора. Я должна идти. Я не могу… Тут уже пьянь пошла, ты же видишь. Ты не разрешай им больше за водкой бегать…

— Да ты что, Машка! Весело так! Потанцуем!

— Нет, Шура! Это не танцы, а… Мальчишки-то… Так и лезут… — Машка сделала такое движение руками, как будто хотела закрыться от нападения.

— Да ладно, что ты! Это же они так… баловство одно…

— Вот я и не хочу баловства этого. И тебе… Не надо, а?

Да я же не в серьёз… — Шурочка начала отвечать, Да вдруг осеклась.

«Не в серьёз-то не в серьёз, — подумала про себя Шурочка, а ведь я всю вечеринку на себя примеряла, как это происходит, когда тебя лапают. Привыкала. Вот тебе и не в серьёз!»

— Икона у тебя хорошая, — продолжала Маша. — Это Федоровская Божья Матерь, чудотворная. Помогает в родах, и вообще, во всех начинаниях благих.

— Это не моя, это тут, в квартире была… И вообще, я ещё рожать не собираюсь!

— Всё равно хорошо, — сказала Маша, перекрестилась, потом перекрестила Шурочку и ушла.