Звёзды, души и облака - [17]

— А чего от неё ждать, от этой святоши! Иди, пиши, предавай всех! Предавать — это правильно!

Когда снова я услышала это словечко — «святоша», так у меня сразу голова закружилась.

А когда сказали про предательство, у меня всё в глазах поплыло. Я потеряла сознание, и упала. Мне потом рассказывали, что я лежала долго, что медсестру вызвали, а медсестра мне делала уколы в руку, в левую руку, и прямо через одежду колола, так как я в себя не приходила долго. Очнулась я, когда меня на «Скорую помощь» грузили.

Так я заболела. Дома сразу температура поднялась, потом рука вспухла. Потом — в больницу, а там уже — и кололи, и вскрывали, а потом в областную больницу перевели.

Мама хотела на школьную медсестру в суд подавать, за то, что инфекцию занесла мне в руку. Но я всё плакала, и уговорила маму не делать этого. Ведь медсестра, можно сказать, спасла меня. Не пришлось мне, из-за болезни, ничего писать на этом листике — ни кто пил, ни кто рядом сидел. Медсестра спасла меня от предательства.

И от того ещё спасла, чтоб я оправдала тех, кто пил.

Я знаю, почему я заболела. Потому, что я оказалась между двумя правдами. И пить было нельзя, и предавать было нельзя. Я честно хотела сделать всё правильно, но впервые я не знала, где правда. Две одинаковых правды разорвали меня пополам.

Я не знаю, что бы я делала, если бы не заболела. Я не знаю до сих пор.

Глава 22

Я не знаю до сих пор, откуда в санатории была такая прекрасная библиотека. Высоченные стеллажи из темного дерева были доверху заполнены книгами, причём корешки некоторых наводили на мысли о чём-то таинственном, о каких-то давно забытых, скрытых за этими корешками древних тайнах.

Конечно, Аньку не пустили порыться в книгах.

Ответить на вопрос: «Что ты хочешь почитать?» — было очень трудно. И тогда Анька попросила Чехова, в принципе зная, что такой писатель существует, и что это — писатель хороший, раз его изучают в школе. Но, по максималистской своей сущности, Анька попросила сразу всё собрание сочинений, в чём ей и было благополучно отказано. Дали только два тома.

— Если одолеешь, дам следующие два, — сказала библиотекарь.

— Маша, будешь со мной Чехова читать? — спросила Анька, придя в палату. — Будем с тобой своё образование… свою образованность повышать. Может, и ты, Аська тоже будешь? А вообще, можем все по очереди читать.

— Не, я не буду, — сказала Аська, — я не выдержу, у меня терпения не хватит. Дадите, если что интересное будет.

— Я буду, давай! — Маша с удовольствием взяла серенький томик. — Я беру первый, а ты — второй, а потом поменяемся.

— Наташка, будешь с нами Чехова читать?

— Очень мне надо здесь читать! У меня дома такое же собрание сочинений — на полке стоит.

— Ну, как хочешь! Конечно, хорошо, что дома стоит. Если захочешь, можешь потом на себя в библиотеке взять.

Так мы начали Чехова, зачитываясь, смеясь над его рассказами, и преодолели первые тома с лёгкостью. Читали — и Аська, и гордая Наташка, пытались читать и Наденька, и даже Мариэта. Правда, последние тома Анька преодолевала в одиночку, медленно читая письма, и пытаясь изо всех сил понять — зачем же они напечатаны.

Была и ещё одна причина, по которой Чехов был близок его читательницам. Хоть и не костным, а лёгочным, но болен был Чехов — туберкулёзом, и жил здесь близко, в Крыму.

Если бы жил в наше время, мог бы где-нибудь в соседней палате лежать.

Анька же приобретала доверие библиотекарши — очень ей хотелось забраться туда, в стеллажи.

— Зачем тебе туда залезать, в книжки эти? — недоумевала Нинка. — Чего тебе не хватает?

Дело было вечером, уже после ужина. Наденька была на веранде, «крутила любовь». Светка спала.

— Я стихи хочу найти, — сказала Анька.

— Какие?

— Я не могу точно сказать…

— Про любовь?

— Может, и про любовь.

— Так ты про любовь у Наденьки возьми! У неё есть, она их в тетрадку переписывает. Эдуард Асадов написал. Там эта любовь во всех видах описана.

— Нет, я как раз и не хочу таких, как у Асадова. У него… как бы это сказать… сопли размазанные. Я хочу другие найти Я не могу сказать, какие. Ну, как бы в них ничего не сказано, и в то же время — всё сказано. Вот, послушай, это я в больнице, листик нашла. Из книжки какой-то. Так и вожу его с собой.

— Давай, давай, прочти! — присоединилась к разговору Маша.

— Сейчас! — Анька достала из блокнота сложенный, вырванный из какой-то книги, оборванный с края желтоватый листок. — Сейчас…

Водопад Ниагара — вуаль у меня на лице.

Запах пота под мышками —

ароматнее всякой молитвы…

Я весь — не вмещаюсь между башмаками и шляпой…

— Нет, ты слышишь, что он пишет! — Анька не выдерживает и прерывает чтение — Он — не вмещается между башмаками и шляпой! Понимаешь, я ведь тоже не вмещаюсь между тапочками и косынкой! Не вмещаюсь!

Маша молчала. Наверно, проверяла, вмещается ли она.

— Слушай, а я тоже не вмещаюсь! — Нинка аж подпрыгнула на кровати. — Я-то уж точно не вмещаюсь, я даже сама в себя через раз вмещаюсь! Меня всё время что-то гонит, что-то всё подгоняет, и из себя выгоняет!

— Я — тоже не вмещаюсь. — Маша сказала это тихо, как тайну. — Иногда — тесно мне… тесно…

— А дальше есть? — спросила Аська.