Звездочка - [3]

Ольга Степановна, закрыв лицо руками, тихо плакала. Коля и Иван Егорович тоже были тронуты и молчали, видя радостные слезы матери…

Через два месяца, накануне Нового года, Иван Егорович опять пришел в маленькую комнатку Ольги Степановны и, вынимая из карманов разные съестные припасы и бутылку вина, сказал:

— Пришел к вам, матушка, встречать Новый год. А вот и закуски принес.

Ровно в двенадцать часов выпили втроем по рюмке вина и поздравили друг друга с Новым годом.

— Без подарков не водится ведь встречать Новый год, — шутливо проговорил Иван Егорович и полез в карман, откуда достал две золотые монеты, позвенел ими и положил перед Ольгою Степановною.

— Это вам от Сереженьки, — торжественно сказал он, — а вот и письмецо, если хотите, — добавил он, вынимая конверт.

«Милые и дорогие мои. Я счастлив, счастлив и счастлив! Капитан нашел меня очень способным к морскому делу и не давал мне дремать во время всего пути, так что я не работал только тогда, когда спал. Во время бури, которую мы вынесли около берегов Америки, я нисколько не растерялся и все время не отходил от капитана. Буря эта подняла мои фонды в его глазах… Я посылаю маме только два фунта, хотя заработал шесть, потому что отдал два фунта в капитал, который будет храниться у капитана, а на остальные два фунта кое-чего себе купил.

Капитанша наша, Мария Ивановна Гиллон, оказалась сибирячкою, из какого-то города на Амуре, только она замужем лет уже пятнадцать. Детей у нее нет и она меня так любит, что если бы капитан дал ей волю, то я никогда не стоял бы на вахте потому что в хорошую погоду ей кажется, что мне слишком жарко, а в дурную, она просто убивается, так что капитан, очень к ней привязанный, несколько раз из-за меня с нею ссорился.

Право же „Сэрежэньки“, как меня здесь все зовут, есть не с матросами, она сумела отстоять и я ем с Марьею Ивановною, капитаном и пассажирами, и она очень довольна моим аппетитом. А ты, мама, ведь знаешь, какой у меня аппетит?

Недели через три мы идем с грузом в Новую Зеландию, а потом придем назад в Венецуэлу за кофеем, какао и ванилью. Теперь ведь у нас зима, а здесь лето и так жарко, что страх. Эти дни я живу с капитаном в Каракасе[2]. Здесь все одноэтажные дома, белые, с зелеными ставнями, но без стекол. Теперь здесь цветет ваниль и такой запах, что просто прелесть. Вчера мы ездили на плантацию с какао за город и я целый день пробыл в поле. Что это за прелесть, мама! Колибри кругом порхают и щебечут, деревья и кусты в цвету. Сел я на камень около какой-то ограды, а на нее выползла ящерица совершенно бирюзового цвета! Так бы и посадил ее на пресс-папье. Одно только не совсем понравилось мне: захотелось мне выкупаться и я зашел в кусты, около небольшой речки, разделся и прыгнул в воду. Почти в ту же минуту, поблизости, тоже что-то прыгнуло и я увидел только длинный черный хвост. Я, конечно, в тот же миг был на берегу и, схватив свое платье, стал одеваться уже на бегу… Это, мама, был крокодил. Хотя здешние жители и уверяли меня, что у них крокодилы людей не трогают, а в особенности белых людей, но все-таки в воду теперь меня не заманишь.

Здесь, в Каракасе, ужасно весело. По вечерам все ставни открыты, в окнах сидят креолки и точно будто все на улице. А если бы ты, мама, видела, какие тут на рынке продаются плоды, так просто даже уму непостижимо! Марья Ивановна обещала накупить всяких плодов, когда мы будем уходить в море. Смешно только мне показалось, что тут ездят и на лошадях, и на ослах, а в экипажи впрягают быков. В первую ночь, когда нам с капитаном пришлось ночевать в городе, он перед тем, как лечь спать, стал внимательно осматривать наши постели и нашел двух здоровенных скорпионов, которых мы тотчас же и убили. Как видишь, мама, в море-то безопаснее, чем на суше!

Я теперь порядочно говорю по английски, а потому получил место более высокое, служу приемщиком груза. Жалованье буду получать уже по пяти фунтов в месяц. В Новую Зеландию, кроме груза, мы везем нескольких пассажиров.

Пишите мне опять в Каракас; через семь — восемь месяцев мы опять будем здесь…»

Прошли и восемь месяцев, прошел и год. Новый год Ольга Степановна встречала опять в той же комнатке; опять пришел и Иван Егорович, а о Сереже на этот раз не было ни слуху, ни духу. Коля был уже студентом. Встреча Нового года прошла невесело; давно не получая писем от Сережи, все были как-то грустны и все разговоры были только о нем. Решено было написать письмо в контору пароходства в Лондон с просьбою сообщить о местонахождении парохода. На другой же день письмо было отправлено и вскоре оттуда получен был ответ, что «пароход „Британия“, вероятно, потонул, потому что не дает о себе знать; место его крушения, впрочем, неизвестно».

Письмо это пришлось показать Ольге Степановне, а как оно ее огорчило, можно было судить по тому, что через месяц вся голова ее поседела.

— До тех пор, пока место крушения мне, не будет известным, я сидеть не намерен, — шутил Иван Егорович, голова которого походила на голову новорожденного, так-как на ней волос совсем не было, а был какой-то бледно-желтый пушок.