Звездочка - [2]

Иван Егорович сначала протестовал было, но такая удаль Сережи была по душе старику и он, наконец, сдался… Немного погодя, старый и малый поплелись к капитану корабля.

Капитан, взглянув на прилично одетого Сережу, захохотал было и отрицательно замотал головою, но Иван Егорович, свободно объяснявшийся по-английски, красноречиво рассказал ему о страстном желании мальчика пробраться в Америку и наконец убедил капитана принять Сережу помощником кочегара, с платою одного фунта стерлингов[1] за месяц или за один рейс, так как во время нагрузки, выгрузки кочегарам обыкновенно делать нечего.

Иван Егорович, конечно, не оставил без помощи своего маленького приятеля, у которого в кармане было только три рубля. Он купил ему подержанную кожаную куртку, купил ему кое-какого белья и дал десять рублей на путевые расходы.

— Больше не могу, брат, — сказал он, прощаясь с ним. — Приедешь в Лондон — пиши; дальше поедешь — тоже пиши, — говорил старик, смахивая рукою невольно навернувшуюся слезу.

— Скажите маме, чтобы она не скучала обо мне; скажите ей, что я не хотел быть ей в тягость, а потому и уехал. Я не хочу идти мальчиком в какую-нибудь лавку, а лучше посмотрю свет, выучусь языкам и, может быть, сам не умру с голоду, да и ей помогу под старость.

На следующий день старый и молодой моряки расстались.

Иван Егорович в точности передал Ольге Степановне все происшедшее и выдержал целый шторм упреков в легкомыслии и потворстве бредням мальчика. Но потом Ольга Степановна немного успокоилась и скоро пришла даже к решению, что все это случилось, может быть, к лучшему.

II

Через два месяца Иван Егорович получил письмо с английскою почтовою маркою и со вложением двух золотых. Письмо это было от Сережи.

Вечером в бедную комнатку Ольги Степановны вошел сияющий Иван Егорович. Коля сидел за уроками, а мать заваривала чай.

— Вы так сияете, Иван Егорович, — заговорила Ольга Степановна, — что, вероятно, чем-нибудь сильно обрадованы?

Иван Егорович торжественно достал из кармана конверт с английскими почтовыми марками и, вынув письмо, начал его читать вслух.

«Дорогие мои друзья и милая, милая моя мама! Я чуть было на первых же порах не погиб, но меня спас случай. Добрались мы до Лондона благополучно, то-есть этим я хочу сказать, что мы теперь в Лондоне, а не на дне морском. Но работа была моя нелегкая: не раз я думал, что сгорю в печи, потому что во время качки я так страдал от морской болезни, что упаду, бывало, около огня и лежу до тех пор, пока платье на мне едва не начинает загораться. Это были тяжелые минуты, но они прошли и я больше кочегаром не буду. По окончании рейса, я получил свое жалованье и предложение от капитана остаться у него на следующий рейс. Я, разумеется, тотчас же отказался и начал по целым дням ходит по судам, отыскивая себе более подходящее место. Но скоро найти места мне не удалось и я вынужден был растратить полученное мною жалованье. А я-то мечтал было, что пошлю его моей маме! Можно сказать, что я почти голодал, а капитал мой между тем так и таял. Прошло три недели, а места на корабле, идущем в Америку, все нет, как нет! Не раз я приходил уже в мрачное отчаяние, вспомнить о котором мне теперь и больно и стыдно, в особенности перед мамою. И только мысль, как мама будет плакать обо мне, придавала мне силы жить и искать места. Наконец, вчера мне указали на контору пароходства, делающего постоянные рейсы между Англиею, Южною Америкою и другими частями света. Я вошел в контору и мне сказали, что в следующей комнате сидит капитан парохода „Британия“, мистер Гиллон. Тут же в комнате сидела дама, тоже пришедшая в контору. Это, оказалось, была жена капитана.

— Что вам угодно, молодой человек? — спросил у меня капитан.

Ах, мама, если бы ты знала, как этот капитан с первого же раза мне понравился!..

Я отвечал капитану, что ищу какого бы то ни было места, что приехал сюда кочегаром, но что мне трудно быть кочегаром и что я хочу в Америку. Говорил я по английски, разумеется, с грехом пополам, и потому он тотчас же спросил:

— Вы ведь не англичанин? Вы, верно, немец?

— Нет, я русский, — отвечал я.

— Как, вы русский? — крикнула дама, вскочив с места.

Капитан строго посмотрел на нее и она опять села. Он расспрашивал меня обо всем очень обстоятельно: не убежал ли я и что умею делать? Затем велел мне придти через час к нему на квартиру. Голос у меня дрогнул, когда я стал говорить ему, как ты, мама, обеднела и как я был тебе в тягость. Слезы так и брызнули у меня.

Через час я был у него на квартире.

— Как вас зовут, милый мальчик? — по русски спросила меня капитанша.

— Сергеем, — отвечал я.

Пришел капитан и сказал, что кочегаром мне быть не под силу, а что он возьмет меня, потому что его жена просит об этом. Занятия у меня будут такие, к каким я окажусь более способным. Жалованья он положил мне три фунта в месяц.

Я подписал контракт, отдал капитану свои бумаги и получил вперед два фунта, которые, мама, тебе и посылаю. Завтра мы выходим в море. Пишите в Каракас, в Венецуэлу; там мы будет разгружаться…»

Иван Егорович достал из кармана две золотые монеты и, позвенев ими, положил их перед Ольгою Степановною.