В хорошие, солнечные дни старичка можно было видеть в садике. Он сгибался над кустами роз и осторожно подстригал их садовыми ножницами, срезал мертвые веточки, боролся с дикими побегами, — розы у него были замечательные. Должно быть, он очень их любил и знал толк в цветах.
Этого любителя роз звали Анатоль Дейблер. По профессии он был палач.
* * *
Сосед был человеком неприветливым и скрытым, — таким, должно быть, сделала его профессия.
Журналистов Дейблер ненавидел люто. Это не располагало к знакомству. Раза два я видел его на работе и очень был разочарован: вопреки легенде, палач не носил цилиндра и белых перчаток, да и роль его, собственно, была ничтожной. Нажать кнопку — и все… Работали, главным образом, помощники, — здоровые ребята, получавшие у Дейблера с головы. Жалованье полагалось только палачу. Так как сдельной платы на жизнь не хватало, — Дейблер и сам на старости едва сводил концы с концами, — пришлось искать добавочное занятие, и они нашли его: служили лакеями в ресторане, который специализировался на устройстве свадебных обедов. Кто мог заподозрить, что лакей, так ловко выкладывающий на тарелку четверть курицы с гарниром, в свободное время помогает рубить головы преступникам?
Раз в месяц Дейблер надевал свой черный котелок и уезжал в министерство юстиции — получать жалованье. Аккуратно пересчитывал билеты и иногда осведомлялся, — не ожидается ли чиновникам прибавки? Один парижский адвокат, хорошо знавший Дейблера (адвокат этот был знаменитый и поставлял Дейблеру не мало клиентов) как-то рассказывал, что палач, в общем, человек добрый: следит за тем, чтобы смертникам не затягивали туго руки, - - не любит причинять страдания, и по дороге к гильотине дает клиентам полезные советы:
— Вы не смотрите на нож, чтобы не пугаться зря. Закройте глаза и опирайтесь на меня. Не беспокойтесь, — это всего лишь один неприятный момент…
Был он большим знатоком человеческих душ, перед казнью внимательно изучал историю преступника, чтобы знать, с кем придется иметь дело. Часто жаловался прокурору:
— Не очень это приятно работать в Париже. Тут все больше апаши, да бандиты. А вот в провинции, — там крестьяне, приличные люди.
Любил он, чтобы все было по установленному церемониалу, чинно, прилично, красиво.
* * *
Почему я решил познакомиться с Дейблером?
Прежде всего — соседи, живем на одной улице. На авеню де Версай, он, конечно, был самым занятным человеком. И потом мучило любопытство, — какое может выйти интервью! Знал я в жизни многих профессиональных и случайных убийц, разговаривал с матерыми бандитами, едва не подружился с батькой Махно, — в коллекции моей не хватало только палачей.
Но Дейблер казался неприступным. Никогда в жизни он не давал интервью, ни за какие деньги не соглашался издать свои мемуары. Пишущих людей к себе не подпускал, фотографам не позировал. Был он человеком строгих нравов и, вероятно, от отца унаследовал правило: держаться в стороне от обыкновенных людей, отгородиться от них высокой стеной, — палач должен оставаться загадкой.
Я ходил по версальскому авеню, поглядывал на железные ворота и думал:
— Может быть, он выйдет на прогулку, — ведь должен и Дейблер когда-нибудь гулять? Он выйдет, а я поклонюсь ему, как старому знакомому и скажу: «Бонжур, мосье Анатоль!». Дейблер будет удивлен, не может не удивиться. «Вы кто такой? Разве мы знакомы»? «Нет… но мы соседи. Я вот живу в том большом угловом доме»… Дальше воображение мое быстро иссякало, но я верил в звезду журналиста, — вывезет! Ворота, однако, не открывались, и Дейблер не показывался.
Я стал какой-то рассеянный и нервный. На версальском авеню прохожие оборачивались на меня с легким испугом, — сам того не замечая, я довольно громко разговаривал с мосье Анатолем, подавал ему ловкие реплики и постепенно завязывалась оживленная беседа с самим собой. И, однажды, увлеченный своей навязчивой идеей, как-то вдруг особенно легко и решительно, я остановился у ворот и дернул звонок.
Прошла минута — ужасно долгая и неприятная. Может быть, мне повезло: никого нет дома? Где-то хлопнула дверь, кто-то кашлянул, потом по гравию послышались шаги. Мелькнула мысль, что хорошо бы удрать во все лопатки, пока не поздно, — мало ли кто дергает звонки у ворот? Но было уже поздно. Ворота, — заветные ворота, выкрашенные в серую краску, приотворились.
В двух шагах от меня стоял Дейблер. Он не сразу понял, кто я, зачем я пришел, и как-то машинально, с вежливой строгостью, спросил:
— Что вам угодно, мосье?
Приготовленная фраза застряла в горле. Его светлые, какиё-то прозрачные глаза, внимательно смотрели на меня.
— Я хотел просто познакомиться с вами, сказал я наконец.
— Кто вы?
И вдруг, мальчишеское, бешеное веселье охватило меня.
Уже предвкушая радость скандала, с видом невинного агнца, я сказал:
— Я журналист. Пришел к вам за интервью.
Он отступил на шаг, ничего не сказал и с неожиданной, яростной силой, захлопнул ворота.
Дейблер не дал мне интервью.
Несколько лет спустя я прочел в вечерней газете, что сосед умер в метро, от разрыва сердца. Судьба послала Дейблеру смерть молниеносную, как под ножем гильотины, — всего лишь один неприятный момент.
