Звездочеты - [5]

— И непременно сомневаться? — уточнил Максим.

— Возможно, я не совсем точно выразился. Точнее: быть диалектиком. Вникать в суть явлений. Ничего нет проще, как повторять готовые истины. Право повторять имеет лишь тот, кто не просто вызубрил их, а глубоко понял смысл, пропустил через сердце. И не ради краснобайства — чтобы утверждать, созидать. Разрушать — много ли ума надо? Все истинные творцы обладали гигантской силой мышления. Чем ограниченней ум, тем бесполезнее жизнь человека. Такой человек вынужден изощряться, идти на все, чтобы самоутвердиться. Его спасение — в хитрости, изворотливости, угодничестве. Верная опора человека — мудрость. Но если ее нет? Значит, все-таки нужна опора? Самые талантливые злодеи те, у кого нет за душой ничего, кроме сатанинского желания разрушать. Представьте на миг, что вся сила мозга, весь умственный заряд человека направлен в одну точку — все во имя зла. Ого, это страшная бомба!

— Мне не приходилось встречаться с такого рода людьми, — сказал Максим, не понимая, к чему Легостаев завел этот разговор.

— Вам легче! — почему-то сердито воскликнул Легостаев. — И все же, — голос его зазвучал добрее и мягче, — я, наверное, большой оригинал. Говорю о злодеях, когда нужно вести речь совсем о другом. И то, что сейчас скажу, могу сказать только вам. Дьявол вас забери, но я почему-то — ну просто беспричинно, повинуясь какой-то таинственной силе, интуиции, что ли, — верю вам. Да что там верю — не было бы вас здесь, я бы с этой распрекрасной Оки уже сбежал бы. Так вот слушайте. Мы тут упоминали о войнах. Увы, это не абстракция. Война у порога. Собственно, она уже идет. Не так давно я вернулся из Испании.

— Из Испании? — не сразу поверил Максим.

— Расскажите, — попросила Ярослава.

— Как-нибудь расскажу, — пообещал Легостаев. — Фашисты нападут на нас, помяните мое слово. Нам придется воевать. А войне нужны не только солдаты, но и полководцы. Причем полководцы новой формации. А мы вот в такой-то момент лишились одного из талантливых полководцев.

— Кого же? — спросил Максим.

— Кого? Извольте. Маршала Тухачевского. Михаила Николаевича.

Кружка с чаем застыла в руке у Максима.

— Я не знаю такого маршала, — жестко отчеканил Максим. — Знаю только, что Тухачевский — враг народа. И вы это знаете не хуже меня.

Максим задохнулся от волнения — Легостаев застиг его врасплох, он не был готов к аргументированному опровержению.

— Вы читали о нем? — упрямо продолжал Легостаев. — Читали его труды? Вижу, что нет. А я был лично знаком с ним. Прочитайте его книги — в них прогноз на войну.

— Лучше о чем-нибудь другом, — попросила Ярослава. — Так будет лучше. Не надо…

— Нет, надо! — воскликнул Максим. — Коль уж нам навязывают такое кощунственное мнение…

— Да, надо, — удивительно мягко, будто вовсе и не было спора, проговорил Легостаев. — Уж простите меня, но что я с собой поделаю — не привык скрывать свои мысли. Нас учили быть прямыми и искренними. Нет ничего страшнее, если человек думает одно, а говорит нечто противоположное.

— Это уже другая тема, — отчужденно сказал Максим. — Речь шла о конкретном человеке, и мы, слышите, не хотели бы, чтобы здесь снова прозвучало его имя.

— Хорошо, — с готовностью согласился Легостаев. — Хорошо, не прозвучит. Я не хотел бы враждовать с вами. Напрасно я завел этот разговор.

Наступившее молчание прервала наконец Ярослава.

— Ив самом деле, — сказала она, стараясь придать своему голосу бодрые, примирительные оттенки. — Столько интересных тем! Вы обещали рассказать об Испании.

Легостаев молчал.

— Или хотя бы о рыбалке, — неуверенно закончила Ярослава.

— О рыбалке — с удовольствием! — оживился Легостаев. — Только кто же рассказывает о рыбалке, сидя на берегу реки. Надо рыбалить. Приглашаю вас, Максим, на утреннюю зорьку.

— Спасибо, — хмуро отозвался Максим. — И в таком случае сейчас пора спать.

Утром чутко спавшего Максима разбудили осторожные шаги Легостаева. Тихонько, чтобы не побеспокоить Ярославу и Жеку, Максим выбрался из палатку, застегнул на деревянные палочки-пуговицы мокрый брезентовый полог и, жмурясь от света, пошел за удочками, спрятанными в кустах. Настроение было плохое. Он жалел, что после вчерашнего разговора согласился рыбачить с Легостаевым. Однако отказываться было поздно.

Утро выдалось на редкость ясным, и Максим посетовал на себя за то, что проспал те короткие, стремительные минуты, в которые исподтишка подкрался рассвет и неслышно устремился в погоню за призрачно таявшей темнотой.

Казалось, навсегда отшумели, отплакались дожди. На горизонте рождалось солнце, спешившее после долгого перерыва обласкать мокрые луга и рощи, серые избы деревушки, проселочные дороги с сонными лужами и помутневшую, истосковавшуюся по синему небу Оку.

Радостное чувство всколыхнуло Максима. Еще минута, другая — и появится солнце, совсем было позабывшее их и позабытое ими. И даже если Легостаев заякорит лодку у противоположного берега, где в эту пору, по его рассказам, жадно клевал на донку подлещик, все равно до них донесется ошалелый, восторженный возглас проснувшейся Жеки, приветствующей солнце. И тут же это счастливое предчувствие обожгла мысль: до отъезда остаются считанные дни, которые пронесутся, словно вихрь, и все это — и Ока, и палатка, и солнце, и дожди — исчезнет, оставив взамен себя разлуку, неизвестность, ожидание страшных вестей, одиночество. И самое мучительное в том, что не будет никаких надежд не только на встречу с Ярославой, но даже на ее письмо, телефонный звонок…