Звездочеты - [44]

— «Нальчик» в переводе с кабардинского — «подкова», — не обращая внимания на паясничанье Глеба, сказал Зимоглядов. — На юге — горы Центрального Кавказа Дых-Тау и Коштан-Тау, Скалистый хребет, Буковые леса. За рекой Нальчик — отроги лесистого хребта. Прекрасный городской парк, в начале его чудесная аллея голубых елей. Если бы не та цель, ради которой живу, я поселился бы здесь навсегда. Женился бы на кабардинке, жил в горах, забыл бы, что на свете существуют газеты, войны, перевороты, что где-то суетятся люди. Боялся бы только землетрясений.

— Не хватит ли свадебных пиров, отче? У меня такое впечатление, что у тебя в каждом городе, где ты побывал и где особенно свежий воздух, который так опьяняет, — сын или дочь… — Глеб, не окончив фразы, расхохотался.

— Чувство меры — великое чувство, — назидательно, с проступившей в словах обидой сказал Зимоглядов. — Не забывай об этом. Может, я глазами смеюсь, а сердце мое плачет…

— Король Лир, ты еще никем не покинут. Даже своим пасынком Петяней. Напротив, пока что всех покидаешь ты.

— Глеб, — укоризненно прервал его Зимоглядов. — Если я кого-то и вынужден был покинуть, то не ради себя, ради высшей цели.

— Все подлости прикрываются громкими словесами, — взъерошился Глеб.

— Откуда у тебя эта злость? — изумился Зимоглядов. — В детстве ты был таким добрым, ласковым…

— Волчата в детстве тоже добрые. Я жажду дела, а ты тащишь меня в какой-то тупик, да еще и поешь ему дифирамбы.

— Бьюсь об заклад: ты будешь в восторге от нашей поездки, — заверил Зимоглядов.

Несмотря на то что Глеб бывал с ним и резок, а порою и просто груб, Зимоглядов испытывал к нему чувство отцовской нежности и привязанности. Он ценил в нем находчивость, умение выдать себя за того, за кого нужно, в той или иной ситуации, прямоту и даже рвущийся наружу, неприкрытый цинизм. Зимоглядов верил, что Глеб сможет оказать ему неоценимую помощь в любых, самых сложных жизненных ситуациях. Глеб выглядел старше и отличался самостоятельностью суждений и поступков. Внутренний мир его формировался под постоянным воздействием отца, что Зимоглядов особенно ценил. Глеб, как и отец, иронически и предвзято относился ко всему, чем дорожили его современники, а лозунги, которые люди превращали в реальность непрестанным трудом, не принимал близко к сердцу. Постепенно из бойкого и речистого пионера Глеб превратился в юного брюзжащего скептика, у которого было критическое отношение к таким понятиям, как честность, справедливость, совесть. Глеб рос, не проявляя присущей его возрасту жадной любознательности, и даже в последних классах средней школы так и не знал, кем он будет в жизни, что его увлекает и чему он станет поклоняться.

Поезд медленно подошел к перрону. На привокзальной площади было ветрено. Едва Зимоглядов спустился по ступенькам, как с него сдуло шляпу, и она покатилась по булыжнику, вызывая смех у встречающих и пассажиров. «Чем объяснить, что неудача порождает смех, а не сострадание? — подумал Зимоглядов. — Доведись вот сейчас мне оступиться и шлепнуться в лужу — и все примутся хохотать с еще большим азартом. Много злого таится в человеке, и чуть малейшая отдушина — вырывается наружу. Ничто так не маскируется под смех, улыбочку, усмешку, как злорадство…»

Проворный длинноногий Глеб, опустив на ступеньку саквояж, кинулся вслед за шляпой и ловко схватил ее, когда она едва не угодила в лужу.

— Мала она тебе, что ли? — хмуро спросил Глеб, подавая шляпу. — Заграничные штучки! То ли дело моя русская кепка! — Он задорно натянул на самые глаза клетчатую, блином прихлопнутую кепку.

— Отвык я, Глебушка, шляпы модные носить, — ухмыльнувшись, отозвался Зимоглядов. Он рад был сейчас разговору на любую тему, лишь бы не касаться того, ради чего они предприняли эту поездку. — Да уж больно хочется к Маргарите Сергеевне нарядным явиться, не голодранцем опустившимся, а этаким джентельменом. Пред ее очи человеком надобно предстать.

— Не велика ли честь? — недовольно спросил Глеб. Козырек его кепки шевелился, как живой, оттого, что он беспрестанно хмурил низкий, преждевременно испещренный морщинками лоб. — Соки в тебе бродят, отче, не соки — кавказское вино. Позавидуешь — в твои годы я, пожалуй, буду презирать даже вакханок. Прямо тебе скажу — я бы не решился на такой шаг. Чую я, отче, на версту чую, великий гнев обрушится на твою буйную голову.

— Где гнев, там и милость, — смиренно ответил Зимоглядов, не вдаваясь в пояснения, и уверенной, тяжелой походкой направился к стоянке такси.

В городе почти не было заметно примет осени. В сквере алым огнем горели канны. Ветер шумел в подстриженных под огромные шары акациях, еще не тронутых желтизной.

— Купи газету, — попросил Зимоглядов, грузно усаживаясь на переднем сиденье подъехавшей к стоянке машины.

— Мы уже читали, — напомнил Глеб.

— Купи местную. Нужно быть патриотом своего города.

Глеб вернулся с газетой, и «эмка» запылила но площади, вскоре свернув на узкую, прямую как стрела улицу с едва заметным подъемом.

— Кабардинская, — с явным удовольствием пояснил Зимоглядов. — Главная улица. Самое прекрасное время здесь — раннее летнее утро. С гор струится прохлада, пахнет белой акацией, тишина, как на даче, лишь шуршит метла дворника.