Звездочет поневоле - [2]
«Китайский повар для японской пищи», – так называлась миниатюра на звенящем фарфоровом колокольчике, он сообщал, что время ужина настало, господин обернулся на звук, подкрашивая нос белым порошком. «Русалка на вертеле», – так звалась картина за его спиной, написанная маслом, он неспешно перевел глаза, раскусывая совет современного полотна. «Всего один маленький миллион для старости, да мухи наследники; я так побаиваюсь удушенья подушкой, – это все после того святого дня», – прошептал он сам себе, безуспешно подговаривая спрятавшееся от сердца спокойствие. Сейчас он случайно остынет, от нового приобретенного значения и медленно спустится вниз на зовущий звук вечернего колокольчика. В свой мир, где модные жёны рожали от шоферов, а мужья варили из рабов похлебки и гуляли давлением рукоблудья для закрепления союзов – азбуки, пробирки, плетки. После приходили тести в мундирах, матушки разноцветные, сестрички пухленькие, побраниться, к люлькам придвинуть, денежки пересчитать, а те так рады и не рады своим расчетам. Человек открыл окно, ему хотелось подышать чем-то ядовитым. Горела потемневшая Москва, вся в сверчках украшенная, слышалась едкая брань, стучали колесики сверху – соседи после Парижа чемоданы разбирали. Весь мир был на их ладонях, во всяком случае, им так казалось. Первой возникшей мыслью было: «Проклятые „да“ и „нет“ – разберутся, а я еще не спекся. Найдется повод порадоваться настоящим». Перетянув время в опоздание, он спустился вниз по декоративной лестнице из зебрано, горящие лампы стесняли его, и он отключил их хлопком, тем самым создав полумрак комнат. Заведомо прибрав с пыльной консоли свежую газету, человек в красных лаковых ботинках судорожно внюхался в страницы и наваждением домыслил: «Вовремя делай свои дела». Звенящий колокольчик был ему свидетель, он только добрался до прохладного мертвого зала, как звук колокольчика неожиданно кончился, словно кто-то перекрыл струйку воды в раковине.
«Вспоминая девчонку с зелеными глазами, делай серьезное мыслящее об успехе лицо. Подозрение – долговечная штучка», – что-то картавило ему из белого высокого кресла, причмокивая леденистым махагоном, а после, оставив стакан в стороне, во вздохе мягко ему улыбнулось.
«Вы Лю?», – поинтересовался господин «Дело», всматриваясь в карикатуру своей просторной темной гостиной.
«Неееет…», – хрипло затянул неизвестный, продолжая намеченный сюжет, – «Повар господина еще на пути из Шанхая. В то время как я представляю вас в одной важной для вас сделке. Вы оплатили меня много лет тому назад и совершенно позабыли о своем решении. Мне очень стыдно, я не люблю долги», – лицо незнакомца неестественно потеряло улыбку, оно в мгновение обернулось сердито-каменным. Господин «Дело» мысленно подчеркнул невозможное количество пудры на его лице, белые кожаные перчатки на пластичных руках незнакомца были ему впору и смотрелись весьма притягательно, ибо он отправлял свои особенные жесты, едва раскрывался его рот.
«А где мои хаски? Мои псы?», – с сомнением поинтересовался господин, прислушиваясь к движению своего сердца.
«Они, кажется, спят в соседней комнате…», – с явственным обманом убеждал незнакомец, испытывая нарочно вызванное сомнение господина.
«Все четверо? Они никогда не спят. Кто вас сюда впустил?!», – восклицал господин «Дело», прислушиваясь к общему множеству стен.
«Мне очень нравятся ваши слова. И как вы чисто говорите, такой голубоглазый, грубоватый, в седине, крупненький… и морщина у вас больно красива меж бровями. Вот надумал-то. Святая песня! Где ж твой пистолет?», – и незнакомец нагнулся, сползая с кресла, словно искал последнюю вещь, а после выкрикнул: «Ах, вот!», – точно бросая оружие в руки хозяина. «Ну, стреляйте же в меня. Я рылся в ваших вещах, я свернул головы вашим любимым псам, я очень плохой. Убей же, деловой человек!», – истошно шипя, плутовал незнакомец.
«Да, пожалуйста!», – в беженстве выпалил господин «Дело», бесперебойно отправив несколько выстрелов в тело поджидавшего его незнакомца, нелепо сдвинув цель в сторону декоративных подушек. Кончился страх, так уже было давным-давно, когда он впервые отрезал у недруга палец. Звук ушел в люстру, что блестела во тьме над их головами, и та нежно прозвенела, постукивая хрусталиками. Хозяин подошел ближе в поисках всего того, что указало бы ему на последствие выстрелов. Крутились запахи разорвавшихся патронов, извлеченные перья подушек не знали покоя, он ощущал себя персонажем виртуальной игры и всячески пытался узреть следы крови, коих, увы, не наблюдалось. Это всё показалось ему неправдой, однако возможность наступления следующей минуты породило тревогу. «Кто ты?», – сквозь декорацию смерти промолвил господин, подойдя ближе к телу. Когда верхняя черная пуговица незнакомца неожиданно расстегнулась, расслабив ворот накрахмаленной белой сорочки, мертвец открыл глаза, бросив желтый режущий взгляд на лакированный эбеновый столик с площадкой под шахматы. «Защита Каро-Канн! Вы ошибочно идете мне навстречу!», – прокричал убитый, весьма грозно и хрипло ударяясь в необъяснимое безумие, голова его сделалась прозрачной, и вслед из его воротника вылетел рой сумасшедших разноцветных бабочек.
"«Тогда я еще не знал, с чего начинать». Вечер выкинул на одинокую береговую дорогу, освещаемую нитью стреляющих фонарей, этот крепкий мужской силуэт. У подножья сплотилась ночь, готовая вырваться через секунды и облить его своей свежей густой краской. Навстречу вылетело желтое несущееся такси, будто появилось ниоткуда, почти задев идущего, что-то выкрикнуло и умчалось дальше, скрывшись за поворотом. В городе догорали свое последнее слово древесные пабы, полные игр отчаянной музыки. Бредя параллельно бунтующему берегу, человек в узком пальто ругался на обостренную осень и на то, что это город явный лимитчик, закрывающий свои веселые двери в довольно детское время, что наглядно не соответствует его стойкому духу.
"Едва подключив, он пытается что-то наиграть, но избегает струны, еще дремлет его касание в красоте сжатой руки. В том, как ему удается его шаманство, я мало что понимаю, оттого просто смотрю, поглощаясь его очарованием. И в этом есть терпение и все та же преследующая наше общее обстоятельство – банальность. Все продолжается, наше время течет, будто и вправду жизнь. Он опять совершает попытку, но в комнату кто-то любезно стучится. Мы одновременно смотрим в сторону дверной ручки, не задавая вопросов, и в этом есть все то же терпение и все те же изощрения банальности.
Книга движений – это паническая философия, повествующая о земных стенах, о тех, кого избирают в свое справедливое заточение, тем самым задав наиважнейший вопрос. Может ли формула духовного скитания быть справедливой в рамках земного счастья и чем она дорожит сама перед собой, глядя в самое дно своего реального проводника? Есть только волнующее стихотворное движение и его расчет перед выстраданной попыткой принять правильное решение либо послужить доказательством бессмертных явлений.
"Я понимаю уровень абсолют, когда стою в окружении нескольких тысяч дверей, что расположены в коридорах бесконечности, каждая дверь имеет свой номер и каждый номер настолько неестественен, что мне ощущается в этом некая математическая болезнь. «Безумная математика», – думаю я и поправляю свою весеннюю юбку в яркую оранжевую шахматную клетку. Благодаря темным цветам каждая несущаяся на меня дверь, словно обрыв, не то что-то новое созвучное с жизнью…".
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".