Звездный врач - [22]

Поначалу он решил, что это что-то вроде седины и что нужно будет получше приглядеться к этим стебелькам. Приглядевшись к ним при большем увеличении, Конвей отверг своё предположение: структура ткани стебельков резко отличалась от структуры шерстинок. Под стебельками, так же как и под жалами, располагались специализированные мышцы и нервные окончания, дававшие им возможность независимо двигаться. В отличие от жал, стебельки были длиннее, тоньше и гибче.

К несчастью, Конвей никак не мог обнаружить подкожных нервных окончаний. Может быть, таковые и имелись под стебельками, но, увы, портативный сканер не был настроен на такое тонкое исследование. Конвей всего лишь намеревался произвести впечатление на гоглесканскую целительницу, показать ей, как выглядят в работе её собственные внутренние органы. И теперь, как он ни увеличивал изображение при просмотре записи, но видел только то, что видел, – не больше и не меньше.

Но даже эти сведения, если бы не предельно странное поведение ФОКТ, должны были бы весьма и весьма удовлетворить Конвея. Однако никакого удовлетворения он не ощущал. Ему отчаянно хотелось вновь повидаться с Коун и подвергнуть её более тщательному обследованию, как клиническому, так и словесному.

После всего, что стряслось сегодня, шансы встретиться с гоглесканской целительницей были крайне малы.

«Уходите!» – крикнула ему Коун, затерянная посреди мятущейся толпы сородичей. А лейтенант гневно добавил: «Вы ничем не можете помочь!»

Конвей понял, что задремал, обнаружив, что находится где-то в другом месте, не на Гоглеске. Изменилась окружающая обстановка, хотя и не до неузнаваемости, а проблемы, над разрешением которых мучился его разум, стали гораздо проще. Сны Конвею снились нечасто – точнее говоря, как любил внушать ему О'Мара, не реже, чем любому другому разумному существу, но при этом, по мнению Главного психолога, Конвею крупно повезло: свои сны он помнил до малейших подробностей. Тот сон, что снился ему сейчас, был легким, приятным и никак не был связан с теперешней ситуацией.

По крайней мере, так Конвею показалось сначала.

Стулья были такими огромными, что для того, чтобы сесть, пришлось бы на них вскарабкаться. Подойдя к большому, сколоченному вручную обеденному столу, он был вынужден встать на цыпочки – только так он смог увидеть крышку стола, отполированную, с инкрустацией. «Стало быть, – решил взрослый Конвей во сне, – мне лет восемь».

То ли действовало прописанное О'Марой лекарство, то ли психика Конвея сама по себе барахлила, но он, взрослый, умудренный опытом человек, во сне испытывал ощущения не слишком счастливого восьмилетнего ребенка.

Его родители относились к третьему поколению колонистов, живших на богатой полезными ископаемыми и засеянной земными растениями планете Бремар, Эта планета к концу жизни родителей Конвея была исследована, приручена и превращена в высшей степени безопасную – по крайней мере те её области, где располагались горнодобывающие и сельскохозяйственные центры и единственный космопорт.

Детство Конвея прошло на окраине города, где располагался космопорт, – довольно обширного поселения, застроенного одно-, двух – и трехэтажными домами. Тогда его вовсе не удивляло соседство деревянных домишек с высокими белокаменными зданиями промышленных предприятий, центра управления, постройками космопорта и больницей. Вполне естественным казалось ему и то, что мебель в доме, всяческие неметаллические мелочи, кухонная утварь и декоративные украшения на стенах были сделаны вручную. Повзрослев, он понял, что просто-напросто древесины на Бремаре было полным-полно, и стоила она гроши, в то время как доставка мебели и всяких домашних приспособлений с Земли влетала колонистам в копеечку. В общем, как бы то ни было, колонисты гордились тем, что почти все делают своими руками, и не желали, чтобы было по-другому.

Между тем освещение деревянных домиков осуществлялось за счёт действия современнейших ядерных реакторов, а на вручную сколоченных письменных столах красовалось сложнейшее видеооборудование, предназначенное, как казалось маленькому Конвею, для того, чтобы днем пичкать его знаниями, а вечером – развлекать. Наземный и воздушный транспорт также был вполне современным, быстрым и довольно безопасным. Аварии флайеров, сопряженные с человеческими жертвами, происходили крайне редко.

Конвей горевал не потому, что рано остался без родителей. Он был слишком мал и мать с отцом помнил смутно. Отправившись по срочному вызову на шахту, родители оставили мальчика на попечение соседей – молодой супружеской пары. У них Конвей и оставался после похорон. Потом его забрал к себе старший брат отца.

Дядя и тетя Конвея оказались добрыми, очень ответственными и жутко занятыми пожилыми людьми. Проявив вначале к мальчику определенную дозу любопытства, в дальнейшем они не особенно баловали его своим вниманием. Совершенно иначе повела себя бабушка – точнее говоря, прабабка Конвея. Она решила, что ответственность за недавно осиротевшего ребёнка должна целиком и полностью быть возложена на неё.

Она была просто-таки невероятно стара. Стоило кому-нибудь поинтересоваться её возрастом, и второй раз он бы уже не стал спрашивать, сколько ей лет. И ещё она была хрупкая, как цинрусскийка, но между тем старческим склерозом не страдала и отличалась редкостной подвижностью. Она была первым ребенком, родившимся в колонии на Бремаре, и к тому времени, когда маленький Конвей начал проявлять интерес к истории, оказалось, что его прабабка – настоящий кладезь сведений о первых годах существования поселения. При этом её рассказы звучали намного увлекательнее, чем материалы, изложенные в исторических видеозаписях, пусть прабабка порой и предлагала свою трактовку событий.