Звездный скиталец - [52]
«Совсем из ума выжила старуха, — размышлял он, вяло перекатывая во рту неподатливо жесткий кусок. — Вроде бы и лет немного, сорока еще нет, а уже память теряет. И то сказать: семерых детей похоронила. Один Джума и выжил. Любая женщина голову потеряет. Якыт еще молодчина — и по дому управляется, и коровенку содержит, и к сыну в Ургенч нет-нет да выберется. А от Кыркъяба до Ургенча три таша[27] идти, не меньше, Да еще не с пустыми руками: загара[28] напечет, гекберекь.[29] Балует парня. Не сладко Джуме живется. Жаббарбий — зверь лютый, даром, что из нашего кишлака родом. Еле упросил я его Джуму на службу принять. Взять-то взял, зато три шкуры дерет с бедняги. Едва на хлеб себе зарабатывает парень. Уйти бы, да некуда».
Лепешка наконец поддалась. Старик разжевал ее деснами, проглотил. Окунул в воду второй кусок. От него в разные стороны прыснули мелкие рыбешки.
— Кишь! — запоздало цыкнул на них Худакь-буа. Ишь, обрадовались, божьи созданья!
Поколебавшись, отломил кусочек хлеба и, размельчив, бросил в воду. Мутная поверхность забурлила крохотными водоворотами: сотни рыбешек тотчас вступили в сраженье за хлебные крошки. Старик некоторое время наблюдал за ними, потом вздохнул и покачал головой:
— Ну чем не люди? Так и норовят друг у друга кусок изо рта вырвать!
— С кем ты разговариваешь, ата?
Старик вздрогнул и с неожиданным проворством вскочил на ноги.
— Я пир им![30]
Перед ним, весело улыбаясь, стоял Джума.
— Как ты меня испугал, сынок. Думал, сердце лопнет от страха.
Только теперь Худакь-буа обратил внимание на то, как одет его сын. На Джуме красовалась нарядная чустская тюбетейка, под новеньким шелковым халатом была надета белоснежная батистовая рубашка, просторные темно-синие шаровары ниспадали на голенища начищенных до блеска хромовых сапог.
Мысли одна невероятнее другой метались в его голове, бросали то в жар, то в холод. Что могло произойти с сыном? Откуда у него эта дорогая одежда? Одни сапогв — целое состояние. Это у нищего-то фаэтошцика?..
— Сынок, — почему-то шепотом позвал Худакь-буа.
— Да, ата?
— Что с тобой стряслось?
— Со мной? — удивился Джума. — Ничего, а что?
— У тебя такая одежда… — Старый дехканин с трудом подбирал слова. — У Жаббарбия и то такой нет.
— А-а… — Джума рассеянно оглядел себя и пожал плечами. — Одежда как одежда.
— Подумай, что ты говоришь, сынок! — встревожился Худакь-буа. — Откуда она у тебя?
— Купил.
— Где? На какие деньги?
Некоторое время Джума недоуменно смотрел на отца и вдруг хлопнул себя по лбу и расхохотался.
— Как же я сразу не сообразил?.. Ты же ничего не знаешь!
— Откуда у тебя столько денег, Джума? — строго спросил старик.
— Успокойся, ата, — Джума взял отца за руку. — Я тебе все расскажу. А сейчас давай поедем домой.
— Поедем? — поразился Худакь-буа. — На чем?
— На нашем фаэтоне. Вон он стоит на дороге.
У придорожного тополя действительно виднелся щегольской фаэтон. Конь гнедой масти, то и дело встряхивая головой, щипал траву.
Не веря своим глазам, Худакь-буа подошел к экипажу, недоверчиво провел ладонью по конской гриве.
— Садись, ата! — Джума похлопал по сиденью.
— Скажи, Джума, — спросил старик, когда они уже подъезжали к кишлаку. — Ты нашел клад?
— Еще какой! — Джума улыбнулся и легонько подхлестнул иноходца. — Я судьбу свою встретил.
Час от часу не легче! Старик чуть не вывалился из фаэтона.
— Встретил судьбу?
— Да, ата.
— Как поживает твой грум?
— По-моему, нормально. А что?
Они стояли на вершине невысокой горы, глядя вниз на гигантскую излучину реки, стремительно катившей мутные воды на север, к Аральскому морю. Противоположный берег едва угадывался в голубоватой дымке расплывчатыми очертаниями Султанваисдага. Там, дальше на восток начиналась пустыня Кызылкум — раскаленные солнцем барханы, белесые пустоши солончаков, похожие на лунный пейзаж, мертвые горные кряжи. Оттуда, с востока, дул горячий ветер, и даже необъятная гладь Амударьи не смягчала его обжигающего дыхания.
— Слишком много времени ты уделяешь ему последнее время. Пожалуй, даже больше, чем мне. Разве не так?
— Так. — Она встряхнула головой, отбросила с глаз золотистую прядь. — Ты как всегда прав. Мне доставляет удовольствие лепить из него человека.
— Лепить? — усмехнулся Симмонс.
— Ну, назови это как-нибудь по-другому. Кстати, знаешь, чем он сейчас занят? Изучает двойную итальянскую бухгалтерию.
— Даже так?
Она кивнула, продолжая смотреть куда-то вдаль.
— На кой черт она ему?
— Не скажи! Скоро у него будет свое дело.
— Дело? — Симмонс присвистнул. — Какое, если не секрет?
— Фаэтонхона. Я решила помочь ему стать на ноги.
— А этот, как его? Жаббарбий?
— Пойдет работать к Джуме.
— Ты уверена?
— А что ему останется? Пятница его на корню купит.
— Какая еще пятница?
— Не какая, а какой. Джума. Я правильно перевела это слово?
— Правильнее некуда. Только учти, Жаббарбий его в два счета сожрет, твоего Пятницу. Это тебе не Робинзон Крузо.
— Поживем, увидим, — пожала плечами Эльсинора.
Симмонс испытующе посмотрел на нее, но промолчал.
— Интересная это штука быть богом, — продолжала она.
— Кем-кем? — переспросил Симмонс.
— Богом.
— Так уж и богом, — усомнился он.
Увлеченная своими мыслями, она его не услышала.
