Звездный дождь-2 - [48]

— Видишь ли… думаю, в этом случае мне стоит быть откровенным. Орден Опоры — я в нем Верховная Опора, Провозвестник воли богов — нуждается в сильной руке. Властной. И многие считают, что именно они достойны этого — править и общаться с богами… придется их переубедить.

Для этого мне и нужна твоя помощь, со-творец. Мы все-таки Лучи, хоть, полной Звездой нас не назовешь, но мы многое можем!

Ему все еще холодно. И не от льда, который был в странном аппарате холодного сна. Когда его вели сюда, он видел — мельком, из окон — то, что снаружи. Неотстроенную погодную башню, мертвые, рассыпающиеся самодвижки… Магов в ошейниках.

— Ну что ты молчишь?

— Значит, гармонии мира не получилось…

Михеля передернуло. Но он взял себя в руки и с усилием улыбнулся:

— Пока нет. Но дай нам еще пять лет…

— А сколько уже прошло? Десять? Пятнадцать? И что ты сделаешь? Воскресишь убитых? Освободишь пленных? Нет, Михель. Моей помощи у тебя не будет.

Конечно, Михель — вернее, Верховный Провозвестник Михел — мог вытянуть из бывшего товарища дар и без его согласия, он же Направляющий. Просто это долго, больно и неудобно. Конечно, он предпочитает по доброй воле. Тратит время на уговоры, убеждает, обещает. Пытается соблазнить какими-то немыслимыми благами, обещает даже снять блокирующие магию браслеты. Делает вид, что советуется…

И этот раз, и следующие. Иногда он позволяет бывшему товарищу пожить мнимо-свободно несколько дней, раз — даже несколько месяцев.

Но все заканчивается одинаково — скамья, наручники и боль.

А потом снова ледяной сон.

Михель — все старше.

Все меньше он шутит, все реже улыбается… Все чаще жалуется на излишне честолюбивых подчиненных и неблагодарность паствы. Жалуется, забыв, что ему не могут ответить — речь у Арката отобрали еще десять пробуждений назад. Чтобы не проболтался, что Провозвестник — маг. Презренный «порченый».

— Разве я этого хотел? — восклицает он. — Люди испорченные создания…

А вот Михел совсем старый. И ничего не говорит, не жалуется, только смотрит и кусает губы под белоснежными усами. Пытается угостить чаем.

— А ты все такой же. Ни на год старше. Как тогда… какими мы счастливыми были тогда, сами того не зная. Каким я был… ладно, что об этом. Аркат… Я бы вернул тебе язык… да не могу. Тот маг, он… словом, он умер. Но может, это все скоро кончится.

Но ничего не кончилось.

Над головой снова кружат тени.

— Так это и есть Михелова игрушка? Будите. Мне давно обещали нового личного мага. Михелу уже не понадобится.

14. Сплошные разговоры

И потом… потом…

То, что было потом, Аркат помнить не хотел. Он был знаком с физической болью — не в стеклянном кубе жил, и травмы случались, и тренировки подчас бывали болезненными… и в конце концов, кого из мальчишек не наказывали за детские проделки? И Михель, ставший Михелом, пробовал на строптивом товарище не только уговоры. Только…

Больно.

Очень.

Ма… мама… я не могу…

У него больше нет сил, он не способен отсечь боль и закрыться не может, и передышки, что дает техника «кокон», все короче. И уйти ему не дадут, никуда, даже в изначальное…

Вдох-выдох. Больно, опять…

Сознание сжимается, оставляя звериное желание спрятаться, уползти… исчезнуть. Он даже благодарен Михелу — без языка нельзя попросить пощады у самозваного хозяина… жалкий щенячий скулеж — все, на что он способен…

Еще несколько вечностей — недель? месяцев? — спустя он проклинает Михела за это. За то, что не может даже взмолиться о пощаде.

Не надо, ну пожалуйста… не могу больше… люди вы или нет? Не надо…

И снова попытки «закрыться» — уже безнадежные. У него больше нет ни сил, ни сосредоточенности, тело сжимается в комок, даже когда на него просто смотрят. У него не получится…

Потом Мустафир приходит еще раз. И… и все.

Когда остаточная магия «теплички» привела его сознание в порядок и он осознал, что произошло и в кого его превратили, то потратил немало времени, чтобы… нет, не забыть, забывать нельзя, подневольных магов, виноватых только в том, что родились не в тот день, еще много. Не забыть, а хоть приглушить невыносимую память о тех днях в жарко натопленных комнатах Мустафира, о безумной боли и безысходности, о постепенной утрате своей личности — день за днем, раз за разом… пока его не стало…

Знание о методиках коррекции и контроля эмоций вернулось вместе с памятью, и он смог наложить на ранящие вопоминания «паутинный шар», а потом еще и окружил «вьюжкой», снизив интенсивность собственных переживаний до переносимых. Но совсем отгораживать не стал, опасно.

Оказалось, напрасно.

Сегодня он сорвался, услышав всего два слова. Мустафир когда-то повторял их с особым удовольствием, отсекая еще одну лазейку, еще одну попытку сопротивления. Не дури… не дури, тебе все равно никуда не деться… не дури, мажонок, порченое Злишем отродье, ты — никто, и то, что спятивший на старости лет Михел с тобой почему-то возился, ничего не значит. Ты никто, ты ниже домашней зверушки, ниже раба из презренных, так что не дури… хотя если ты настолько глуп, дури… я что-то давно не развлекался…

Сорвался. Бестолочь.

Едва не убил… второй раз ты едва их едва не убил!

— Ужас какой… — вдруг выдохнула Латка.