Звездный час майора Кузнецова - [16]

— В спину ударил, прямо под лопатку. Как он мог в спину-то?

Но Кузнецов уже знал, как это произошло. Понял, что его беспокоило, когда смотрел вслед уходящему по просеке конвоиру: тот вел задержанного, держа винтовку на ремне и наверняка тоже загляделся на воздушный бой. И ужаснулся от мысли: сколько еще крови должно пролиться, пока люди до конца постигнут все уроки этой беспощадной войны.

На миг он почувствовал себя новичком, словно бы и не проходившим в академии все премудрости военных наук, не имеющим ни опыта, ни командирских навыков. Все, что прежде обозначалось возвышенной фразой «военное искусство», вдруг словно бы рухнуло, разбилось о железную стену войны.

Мысли эти встревожили Кузнецова. Война вдруг представилась ему пропастью, которую надо завалить металлом миллионов снарядов и бомб, искореженных танков и пушек, засыпать землей бесконечных окопов и траншей, залить, зацементировать человеческой кровью...

Он поймал себя на этой такой неуместной теперь образности дум своих, оставшейся от былого увлечения поэзией, вздохнул, поправил фуражку, провел пальцами под ремнем и пошел к штабной машине, едва видной из-под маскирующих ее веток.

И еще одну ночь шли батальоны след в след, петляя по пыльным полевым дорогам, выстилая слегами болотистые низины, наскоро ремонтируя мосты, вконец истерзанные непомерным движением. К утру стало ясно, что за один оставшийся ночной переход не удастся выйти в район сосредоточения к сроку, предписанному приказом командира дивизии. Утро уже высветило лесные просеки, а полк все шел, растягиваясь по кривым дорогам. Бойцы оглядывались на командиров, ожидая приказания на большой привал. Но его все не было. Только слышались над колонной все те же хриплые от усталости голоса взводных:

— Не отставать!

— Не растягиваться!

Люди шли молча, сосредоточенно месили сапогами и ботинками мягкую пыль дороги. Время от времени кто-нибудь из них соступал на траву и шел, как слепой, спотыкаясь и уходя все дальше от строя. Его догоняли, дергали сзади за скатку, и он все так же безучастно-равнодушно возвращался в строй. Еще вчера такие случаи вызывали смех, теперь на засыпающих в строю никто не обращал внимания.

«С такого марша в бой?» — с беспокойством думал Кузнецов, объезжая на мотоцикле колонну полка. И не находил выхода. Чтобы успеть отдохнуть перед боем, надо спешить, идти днем, не оглядываясь на опасное небо. И, как это часто бывает, когда нет выбора, Кузнецов тотчас нашел оправдание такому открытому для самолетов-корректировщиков противника дневному маршу. Ведь цель намечаемого контрудара состояла и в том, чтобы помочь окруженным под Смоленском армиям, заставить немцев ослабить давление на них. И если враг, заметив движение наших частей, снимет войска, нацеленные против окруженных армий, то они смогут оправиться и, в свою очередь, ударить по немцам с тыла. Тогда уже не наши, а немецкие войска вынуждены будут драться в окружении, тогда недалеко будет до их полного разгрома, и может быть, до перелома во всей этой так непонятно начавшейся войне.

Кузнецов лишь оправдывал свое решение, не предполагая, как недалеки его суждения от планов командования.

Солнце всходило над лесами, белое, сухое солнце нестерпимо знойного лета. Когда оно совсем выкатилось в пустое небо, погасив блеклую зарю, Кузнецов увидел над западным горизонтом мелкий подвижный пунктир — самолеты.

— Во-оздух! — покатилось по колонне.

Бойцы торопливо кинулись под деревья, повалились в безросную траву.

Тяжело и надсадно воя, самолеты прошли стороной, но минуты невольного отдыха разморили людей. Кузнецов нервничал, торопил посыльных со строгими приказами — продолжать движение. За эти утренние часы ему хотелось миновать голое взгорье, на котором под редкими березами да рябинами раскинулась маленькая деревушка, и уйти, утонуть на день в лесах на той стороне широкого поля, кудрявившихся на топографической карте до самого города Белого — конечной цели этого длинного перехода.

Проселок, изогнувшись на склоне, проходил мимо большого амбара. Возле настежь распахнутых дверей стояли девушки в комбинезонах, брезентовых куртках, с любопытством рассматривали колонну. Бойцы приободрялись, шутили устало, односложно:

— Откуда, красавицы?

— Из Москвы.

— Во-на! Чего ж сюда залетели?

— Оборону вам копаем.

Они показывали в поле, где серой полосой тянулся противотанковый ров.

— Неужто все сами?

— Нас тут много. Во всех домах стоим...

Особенно говорливой была одна девчушка, маленькая, быстроглазая, с косичками на стороны. Она принесла ведро воды и большую синюю кружку, бегала вдоль колонны, предлагала пить. Бойцы останавливались, торопливо глотали воду, не сводя глаз с девушки, и тяжело бежали догонять своих.

— В другой раз все ведро выпил бы.

— Приходите в другой раз.

— Некогда, красавица, фашистов гнать надо.

В раскрытые двери амбара виднелись аккуратно свернутые и уложенные вдоль стен разноцветные матрацы. Возле них — чемоданы и узелки, на стенах— курточки и платьица. Из сумеречной глубины веяло не сыростью нежилого, а словно бы домашним теплом, уютом.

— Эх, заночевать бы тут поблизости.