Звездные гусары: из записок корнета Ливанова - [29]

И тут меня подтолкнули в спину, да так сильно, что я полетел с крыльца и, криво махнув руками, свалился прямехонько в ту самую грязь, о которой только что размышлял с такой безнадежностью. Мой мундир оказался в большой беде, и особенно правый локоть, о который я при падении невольно оперся.

Лежа в этом неудобном положении, я взглянул вверх, на виновника моего падения, и почти не был удивлен, узрев перед собой того самого человека, которого приметил еще в церкви. Спереди он выглядел еще более внушительно, чем сзади. Если главным украшением его тылов являлся крепкий загривок с наметкой обер-офицерской складки, пристойно наползающей на воротник, то фронт его обладал превосходнейшим элементом декора в виде весьма примечательного носа. Нос этот был мясист, осанист и расцвечен многоразличными оттенками красного, розового, фиолетового и телесного – словом, по гамме красок он приближался к закату над Финским заливом.

Увидев, в каком положении я, по его милости, очутился, владелец закатного носа вскричал:

– Простите великодушно! Я вас, кажется, уронил?

Не расположенный к добродушному обмену шутливыми репликами, я, оставаясь в прежнем положении, сказал:

– Да, вы; и я буду весьма признателен, если вы также уроните ко мне мою трость, потому что мне без нее затруднительно будет ходить.

– Глупости! – обрезал он и в два прыжка соскочил с крыльца. По бесшабашности этого движения я вдруг признал в нем отставника, причем вышедшего со службы в небольшом чине. Таковые до старости сохраняют в ухватках нечто подпоручичье.

Перед моими глазами явилась протянутая ко мне рука.

– Хватайтесь! – возгласил мой невольный обидчик. – Я вас вытащу, дружище!

В этот же миг и ни секундой позднее, когда я барахтался в грязи, а верзила-отставник своей усердной помощью только способствовал тому, что я падал обратно, по дорожке прошли девицы из церковного хора, и в одной я все же разглядел ученицу музыкального училища, и при том ту, что всегда мною выделялась из числа прочих – за кругленький носик и смешные глаза. Она была похожа на обертку от конфеты.

Страдая от своего униженного положения, я постарался поскорей подняться на ноги. Однако раненое колено возобладало над прочими членами, я неловко повернулся, потерял равновесие, махнул руками и случайно ударил моего отставника прямо в нос!

Теплая кровь обильно потекла из его ноздрей, довершая гибель моего мундира.

– Ах, вы так?.. – прошептал он, сжимая кулак и медленно опуская его на мою голову.

Я взвыл и, вцепившись в его воротник с обеих сторон, покатился с ним по грязи. Вряд ли это обстоятельство послужило нам обоим к украшению в глазах благочестивых девиц, которые поспешно удалялись.

Наконец я разжал хватку, мы расцепились и оба сели на земле, с усилием переводя дух.

Он заговорил первым.

– Что это на вас накатило, а? – спросил он, глядя на меня сбоку не без подозрительности.

Должно быть, я представлял собою жалкое зрелище, потому что на физиономии моего противника вдруг появилось выражение глубочайшего сострадания, и он поинтересовался:

– Небось долго пробыли на Варуссе?

Я молчал, досадуя на него, а еще больше – на себя.

– Это дело понятное, – продолжал он, – да и кому пришло на ум помещать военный госпиталь на таком перекрестке, меж двух цветников? Тут и более сильные умы повредятся, а уж наш брат военный… – Он махнул подбородком в сторону удалявшихся девиц. – Куда разумнее было бы построить госпиталь окнами на богадельню: и телесам спокойней, и для души полезнее… Здешние архитекторы – все со странностями, каждый только к тому стремится, чтобы себя явить в наиболее развернутом виде. А нет чтобы о людях подумать!..

Он помолчал и вдруг обратил ко мне неожиданный вопрос:

– Вот, к примеру, вы знаете, кто ваш госпиталь проектировал? Не знаете! А поинтересовались бы прежде, чем ложиться. Нельзя же к выбору места относиться так беспечно, это ведь здоровье. Я вот загодя в справочнике нашел все сведения и в свое время наотрез отказался. Нарочно в Москву ездил! Здешний доктор от злости меня чуть не съел, как узнал все в деталях. Напрасно смеетесь, – прибавил он, видя, что я, невзирая на мое печальное и нелепое положение, поневоле развеселился. – Я его спрашиваю, доктора: “Вы хоть знаете, какой архитектор к вашему госпиталю руку приложил?” А он как вопьется зубами в стетоскоп (точно говорю, следы потом остались!) и как зарычит. “Вы, – рычит, – господин Кокошкин (это моя фамилия), – вы чудовище невежества и предрассудков! Да хоть бы и сам граф Дракула проект начертал – не коробка здания лечит, а врачи”. – “Нет, – говорю ему спокойно (потому что я человек спокойный), – согласно народной мудрости, до́ма и стены помогают. Ну а эти стены возвел, с позволения сказать, коллекционер жуков и бабочек. Вы ведь не знали? Эта подробность для вас ведь осталась в тени и безвестности? (Он, заметьте, молчит!) Господин Рындин, строитель здешний, все свое свободное время отводил ловле этих невинных насекомых, которых он преследовал, захватывал, насаживал на иголки и помещал под стекло. Как хотите, у меня доверия к такому человеку нет, и не верю я, чтобы из его рук вышло что-нибудь путное”.