Звездные гусары: из записок корнета Ливанова - [28]

– Как же она узнала вас в горячке боя? – спросил я.

Лина молча посмотрела на Бельского, как бы дозволяя ему рассказывать дальше.

– Он возил ее в седле, поэтому, когда я застрелил его, она испугалась и хотела повернуть коня, а делать этого не следовало – в десяти метрах ее сняли бы огнем из лучемета наши же стрелки. Мне оставалось только позвать ее по имени… Ватрушки звали ее Линой или Илюной, в их произношении; я же назвал ее настоящее имя – думаю, никто, кроме меня и Зарницына, здесь этого имени не знал.

Он помолчал немного, а затем выговорил:

– Евангелина.

Мы помолчали немного, а затем Евангелина тихо произнесла:

– И ведь самое глупое во всей этой истории то, что я бежала от тетеньки в армию вовсе не к Саше – я хотела быть рядом с Зарницыным…

– Тс-с, – прошептал Бельский, осторожно прикладывая ладонь к ее губам, – тс-с…

Дикий подпоручик

Петр Андреевич Кокошкин был моим добрым знакомцем. Впрочем, накоротке мы так и не стали, а разговаривали только один раз, но так полно и с такой замечательной откровенностью, что я до сих пор смею числить его среди моих душевных приятелей.

В ту пору, к которой относится этот эпизод, я пребывал в военном госпитале на Земле. Рана моя была, с моей точки зрения, пустяковой, но наш полковой врач, доктор Щеткин, держался иного мнения и даже счел ее достойной пристального внимания хирургов. Что ж, ему видней, а я человек военный и подчинился.

Госпиталь наш располагался в Петербурге на Петроградской стороне, в непосредственной близости сразу двух достопримечательных объектов: храма на месте явления Скорбящей Богоматери с грошиками и музыкального училища, которое посещали преимущественно девицы. Из окна госпитального отменно наблюдалось за перемещениями юных дарований, отягощенных нотными папками и скрипичными футлярами. От иных ощутительно пыхало жаром, хоть они и семенили, опустив головы и на ходу о чем-то раздумывая. Хористки между ними угадывались мной по веселому лицу, а муравьиные труженицы фортепианного искусства – по сведенным над переносицей бровкам.

Так, во всяком случае, я определял их для себя и вполне удовольствовался своей догадливостью, истинной или мнимой. Мне вовсе не требовался поблизости собеседник, чтобы вторгнуться в мир моих нехитрых мечтаний и придать ему совершенно иное направление.

А между тем подобный собеседник в лице Петра Андреевича был уже наготове.

Его я встретил при посещении Храма с грошиками воскресным днем. Эту высокую, исполненную торжественности фигуру я приметил в церкви, где он стоял впереди меня и чуть сбоку. Я поневоле сделался свидетелем его молитвенных подвигов, которые заключались в том, что он без устали бил земные поклоны и накладывал на себя крестное знамение размером с оглоблю, как-то особенно выгибая кисть руки, прежде чем коснуться перстами лба. И лоб этот был замечательный, широкий и округлый, несогбенный под тычками толстых белых пальцев своего обладателя.

Ослабев от пребывания в госпитале, я совершенно потерялся и, опираясь на мою трость, проводил время между разглядыванием образа Пресвятой Богородицы и попытками усмотреть среди девиц из церковного хора какую-нибудь знакомицу из числа тех, что проходили ежедневно мимо моих окон.

Весь образ Богородицы был покрыт, поверх одежд и фона, гигантскими, точно колеса, грошами. Какой царь освящал своей персоной эти гигантские гроши, разобрать с того места, где я стоял, было невозможно. Я понял лишь, что все они сделаны были из настоящей меди и прикреплены к доске иконы.

Что до хора, то он был здесь смешанный, мужской и женский. Имелся даже поразительный бас такой мощи, что, даже когда он безмолвствовал, потаенное его гудение наполняло все пространство храма, а уж когда он вырывался наружу – все естество так и сотрясалось.

Но более, чем этот выдающийся бас, поразили меня в самое сердце девичьи голоса, расшивающие тонкие узоры на прочном полотне тяжелого гудения. Здесь надо напомнить, что я был всего месяц как с Варуссы, а в нашей полковой церкви у о. Саввы никаких девиц в хоре не было в заводе. Что до офицерских супруг, то они петь в хоре не дерзали – и правильно делали, если судить по концертам, что время от времени устраивались в доме г-на полковника. Следовательно, и весь наш хор состоял из четверых солдат – певших, впрочем, довольно порядочно.

Так уж, видимо, устроена человеческая природа, что нуждается в разнообразии, и после полутора лет прослушивания двух теноров и двух баритонов чистейшие юные сопрано произвели на меня сокрушительное впечатление, и во время Херувимской я разрыдался.

При выходе из церкви я невольно остановился и огляделся вокруг. Весна была в разливе, полуденное солнце окончательно уничтожило утренний ледок, и Петроградская вся расквасилась. Мощеные дорожки оказались залиты грязью, в которой плавала трава, коричневая, прошлогодняя, вперемежку с нежно-зелеными свежими всходами.

Казалось, здешняя почва, истощенная близостью сумрачной Похьелы, пустила наружу жидкий субстрат, который с течением времени затвердеет и обратится в обыкновенный газон. Но пока что этот химический процесс находился в самом начале, и я, стоя на крыльце храма, погрузился в нешуточные думы о сохранности в чистоте моих сапог. Это представлялось делом неисполнимым, отчего я поддался некоторому унынию.