Звездное тяготение - [33]

Не знал я в ту минуту, что судьба, которой видно все далеко наперед, в своей извечной коварной игре уже связала нас со старшим лейтенантом морским узелком и тайно предвкушает удовольствие потешить и повеселить свое дряхлое, старческое сердце. Не знал и другого, что вечер этот станет поворотным в наших отношениях с Надей. Вот уж верно: без худа не бывает добра…

Затерявшись среди солдат расчета, столпившихся у входа в клуб, я курил, думая о том, что Надя может и не прийти на концерт и все обойдется благополучно. Мало ли что случится: занята на работе, нездоровится. Солдаты вокруг переговаривались, шутили, галдели – убивали время.

Я увидел, как Сергей протиснулся ко мне:

– Чего глядишь недовольной свахой? Сейчас концерт, артисты уже прошли. И потом… вон смотри на старшего лейтенанта Васина, да чтоб разрыва сердца не получилось: та самая, с косой…

Я уже готов был резко оборвать его, но, подняв голову, так и застыл, не раскрыв рта: возле старшего лейтенанта стояла Надя в знакомом фиолетовом платье. Слегка опираясь спиной на перила входной лестницы и по-прежнему без фуражки, Васин склонил с достоинством голову и игриво улыбался прямо в лицо моей насмешнице. Надя тоже выглядела оживленной, веселой.

Ноги у меня мгновенно будто отяжелели, приросли к асфальту. Смотрел, не отрываясь, на обоих, на платье, у выреза которого слева теперь голубело несколько приколотых незабудок. Нет, тут не мимолетное, не случайное знакомство. У меня не оставалось сомнений – они знали друг друга. До меня даже долетали отдельные слова: институт… занятия… Она, конечно, не могла заметить меня в однообразно-зеленой толпе солдат.

– Ты что? – голос Сергея прозвучал тихо, с тревогой и удивлением. Он быстро переводил глаза то на меня, то на парочку – у него это получалось смешно, как у заведенной куклы. Я даже невольно усмехнулся, хотя, скорее, горько, неловко.

– Э-э, дружище ты мой! Попал, вижу, в сети.

– Не карась, чтоб попадать.

Слова мои неожиданно прозвучали спокойно и убедительно. Сергей, пожалуй, поверил: когда, отойдя от него в сторону, я снова взглянул на солдат, он уже толковал там о чем-то оживленно и напористо. Чудак. Выходит, мало нужно, чтоб пустить пыль в глаза!

В переполненном клубе я приткнулся возле двери: Васин глазами показал – стоять рядом. Затылок его с аккуратно подстриженными волосами виднелся впереди, через двух-трех солдат.

Программа мне была уже знакома: те же песни, танцы и тот же курносый баянист и неловкий, похожий на штангиста, конферансье. Все это меня мало занимало, хотя солдаты, совхозные парни и девчата то и дело награждали артистов всплесками аплодисментов, смеха. Сам не зная почему, я со странным нетерпением ждал выхода Нади. У меня даже поднывало где-то под ложечкой – тонко, нудно.

Смотрел не на сцену, а рассеянно себе под ноги. И не увидел, а почувствовал по шевелению в зале и легкому гулу, что вышла она.

Надя остановилась у края рампы, как мне показалось, прямей и строже, чем в прошлый раз. Может быть, просто увереннее – не знаю. И выглядела красивее, наряднее в платье с незабудками, освещенная светом. В ту секунду я готов был крикнуть, чтоб заставить замолчать людей, оборвать все шепоты, шорохи в зале. Хотя и без того они разом стихли: стал слышен стеклянный звон плафона, о который бился одинокий, залетевший на свет ночной метляк. Но вот словно шум прибоя неожиданно ворвался в клуб: баян в руках курносого рассыпал густую гамму звуков.

Надя пела низким протяжным голосом, и от этого ощущение боли, тоски становилось таким реальным, естественным:

Под окном черемуха колышется,

Распуская лепестки свои…

И точно боясь помешать пению, старший лейтенант Васин впереди меня привычным, но заметно осторожным движением поправил волосы. А когда оборвался последний звук Надиного голоса, он вскинул руки вверх и, громко отхлопывая ладонями, перекрывая шумные аплодисменты, выкрикнул:

– Браво-о! Бис!…

Она, должно быть, без труда угадала, чей это был голос, повернулась лицом к двери и, чуть поклонившись, улыбнулась усталой и благодарной улыбкой…

Заметила ли она меня, пела ли "на бис" – не знаю. Работая локтями, я протиснулся к выходу, отстранив контролера, выскользнул за дверь.

На площадке, перед клубом, сгрудились совхозные парни – кое-кто из них успел приложиться к бутылке, – гоготали, дурачились.

Настроение у меня было прескверное. И я поплелся, сам не зная куда, просто вдоль улицы. Напряженная чуткая тишина поглотила и дома, и развесистые круглоголовые ветлы, застывшие молчаливо у дороги. Свет в домах еще не зажигали, и на стеклах окон догорал малиново-синий закат. Он был какой-то грустный. Я думал о ней… Значит, как ни старался уверить себя в том, что тогда, полмесяца назад, все было так, от нечего делать, чтоб только покрутить голову, – правда небольшая! Стоило увидеть ее со старшим лейтенантом, перехватить улыбку, подаренную ему, – и уже оказалось достаточным, чтобы испортилось настроение. Полез тогда целоваться, олух! Плебей несчастный! А Васина хоть учителем правил галантного обхождения в пансион благородных девиц ставь!

Было желание повернуться, уйти в городок, в казарму. Но даже уйти нельзя. Проклятое положение! Уйди – потом несдобровать.