Звездная пора небес - [7]

... и в-третьих, это - его судьба, везение, счастье, и отказываться от этой судьбы, везения, счастья было бы, конечно, неправильно.

Алигулу, поднявшись на цыпочки, с опаской посмотрел поверх мусорных куч в ту сторону Свалки, где возились две русские женщины, словно они могли сейчас с воплями, кулаками отнять выпавший на его долю подарок судьбы, но куча была так высока, что тех женщин было не видать, да и вообще, зачем они нужны?..

Надо было поскорее уходить отсюда.

Алигулу спрятал золотой протез в боковой карман пиджака, но для надежности руку из кармана не вынимал, а протез держал в крепко сжатом кулаке, как будто стоило ему выпустить из рук свое сокровище, как оно тотчас выпадет из кармана и затеряется.

Во рту у Алигулу оставалось всего семь зубов, а у жены его - пять, или шесть, и Алигулу и думать не смел вставлять себе или жене зубы, потому что, как-то раз, когда сосед их кларнетист Фатулла играл в нарды под тутовыми деревьями у ворот, Алигулу был рядом и видел, как Фатулла ощерившись и показывая на новую золотую коронку во рту, похвастал: "Ала, знаете почем это мне обошлось? Двести тридцать тысяч манат! Ала, ровно пятьдесят долларов, не шутка! А что делать? Я - музыкант, артист, нельзя мне с дырявым ртом! Вот и оторвал, отнял кусок от детей своих, говорю, где наша не пропадала - давай-э!" Цифра в пятьдесят долларов так потрясла Алигулу, что он после этого разговора даже не вспоминал ни о своих, ни о жениных зубах, и жена его, сидя у ворот на своей табуретке, продавая жаренные семечки, время от времени отправляла семечку-другую в беззубый рот, но не умея разгрызть их, предварительно очищала кожуру ногтями, а потом уже старательно перемалывала деснами и, таким образом, насыщалась.

Десять помножить на пятьдесят получим пятьсот. Пятьсот!.. И еще шесть помножить на пятьдесят, это сколько же будет? Триста! Триста и там пятьсот, всего выходит восемьсот. Восемьсот! Восемьсот долларов!

Алигулу сжал в кулаке в кармане протез из шестнадцати золотых коронок и, может, впервые в ладони своей ощутил такое тепло, какое еще никогда не испытывал, и это чувство походило на свежее прохладное дуновение среди зноя и духоты, невозможное делало возможным, далекое - близким, и внезапно перед глазами Алигулу встало лицо Святослава, которого он никогда не видел, и хоть черты лица были неявственны и размыты, однако, волосы точно были русые и глаза - ярко-синие.

Алигулу еще раз сжал кулак в кармане, да так сильно, что золотые коронки впились в его огрубевшую, растрескавшуюся, мозолистую от постоянного таскания мешка с бутылками ладонь, причинив боль, создалось впечатление, что зубы укусили ладонь Алигулу, и между этим впечатлением, то есть, тем, что зубы впились в ладонь его (укусили!) и чудом восьмиста долларов была такая несовместимость, и эта несовместимость до того не имела ничего общего с красивыми русыми волосами и ярко-синими глазами Святослава, что Алигулу всем существом своим осознал: надо как можно скорее кончать с этим делом.

Но как?

И в эту минуту он вспомнил "Золотого Мусеиба".

В то время "Золотой Мусеиб", конечно, не был ни "золотым", ни даже Мусеибом, ребята запросто называли его Мусу, он вырос в одном квартале с Алигулу, ему было лет четырнадцать-пятнадцать, когда они переехали, и Алигулу случайно встретил его только лет через сорок: он ходил по квартирам красивого многоэтажного дома в центре Баку, спрашивая бутылки у жильцов, когда из двери одной из квартир вышел Мусу, и Алигулу сразу признал его, однако, когда он заговорил, стал объяснять, напоминать об их детстве, улице, квартале, о двух шелковицах у ворот, Мусу так и не смог вспомнить Алигулу, но несмотря на это, отдал ему все пустые бутылки, которые нашлись в его квартире, причем, совершенно бесплатно. Позднее, когда Алигулу периодически захаживал во двор этого престижного дома, он порой становился свидетелем того, с каким уважением относились соседи к Мусеибу (например, когда Мусеиб выходил во двор, все, кто сидел здесь на скамейке, поднимались и почтительно с ним здоровались, или же, когда Мусеиб заводил по утрам свою машину, ребята околачивавшиеся во дворе, со всех ног кидались открывать железные ворота и т.п.) потом он узнал, что Мусеиб - зубной врач и прозвище ему "Золотой Мусеиб", и время от времени, завидев Алигулу во дворе, Мусеиб сам предлагал ему: "Давай-ка, поднимемся, я тебе собрал отличные бутылки", и каждый раз эти пустые бутылки он давал Алигулу бесплатно.

* * *

Алигулу никогда не пользовался лифтами, что-то не было у него никакого доверия к лифтам, а всегда поднимался пешком даже на самые верхние этажи в высотных зданиях; и в тот июльский вечер выйдя из электрички на Сабунчинском вокзале и направившись в сторону знакомого дома, и сейчас поднимаясь по ступеням подъезда, где жил Мусеиб, он чувствовал тревогу в сердце: Алигулу хорошо знал, что не может врать, да в общем-то, в его жизни, вроде бы, и не было повода для лжи, но что он сейчас должен сказать Мусеибу, показав ему этот протез из шестнадцати коронок? Откуда он взял? Кто дал? Может, сказать - свое? Или жены? Чье же? И под каким видом, под каким соусом он должен преподнести, продать Мусеибу этот подарок судьбы, этот прекрасный, неожиданный дар, что впервые за всю жизнь выпал на его долю?