Звездная пирамида - [35]

Никто не любит, когда его грубо будят среди ночи, и осы тоже. Так что Ларсену сразу стало некогда. А я спокойно вылетел в окно и мягко опустился на траву, ожидая, что будет дальше.

Сначала на чердаке выли и бегали. Потом Ларсен выпрыгнул, потому что осы не дали ему подумать о лестнице. Я-то думал, он сломает себе хотя бы ногу, да не тут-то было. Грамотно он прыгнул, ничего не скажешь, приземлился на обе ступни, колени согнул и сейчас же перекатился вперед, как гонимый ветром прыгучий куст. Вскочил – и деру! Я бы мог подсказать ему, где живет ближайший лекарь, только он не спросил. Потом слышу – хлопнула дверь. Все наши выбежали из дома: Ипат в трусах и c кочергой в руке, Ной в трико и Семирамида, драпирующаяся в простыню. Да еще из будки показался очумевший охранник. Вовремя, нечего сказать!

– Что это было?! – завопили все чуть ли не в один голос.

– Что было, то уже убежало, – говорю я этак важно. – Сюда все идите. Да поживее.

– Это еще зачем? – сипловато поинтересовалась Семирамида, но тут ее ужалила оса, она взвизгнула и сразу поняла зачем. Мигом все сгрудились возле «Топинамбура». К нему осы не подлетали.

– Ларсен? – спросил догадливый Ной.

– Угу.

В свете фонаря я разглядел на физиономии Ноя выражение «ну и дурень же он» – и порадовался тому, что Ной на нашей стороне. Уж он-то на месте Ларсена взялся бы за дело иначе! Как – не знаю, но иначе. И уж наверняка с лучшими шансами на успех.

А потом я поправил себя: Ной пока на нашей стороне.

Такие, как он, не бывают ни на чьей стороне, кроме своей собственной. Уж я-то знаю.

Глава 10. В небо!

Прошло несколько дней. Не знаю, сколько именно, потому что я считал дни только в приютах и исправительных интернатах, а на воле – чего их считать? А тут у меня не было воли только по названию. На самом-то деле я что хотел, то и делал. А хотел я неотлучно быть при «Топинамбуре», и никто не оказался такой сволочью, чтобы помешать мне в этом. Один только Ларсен хотел, да не смог.

Звездолет рос. Теперь я уже не карабкался по приставной лестнице на чердак – «Топинамбур» сам поднимал меня туда и спускал оттуда, стоило мне лишь захотеть этого. Когда он стал больше самой крупной тыквы, какую я когда-либо видел, я сел на него верхом и облетел все поле космодрома, а пролетая над лупоглазым караульным, попросту плюнул в него с высоты и даже попал. Потом вернулся – и ничего! Как будто так и надо. Сысой мне даже слова не сказал, а караульный, по-моему, меня просто боялся.

Потом «Топинамбур» перестал пролезать в чердачное окно, и я сказал Сысою, что надо бы построить во дворе сарай с широкой дверью или просто навес. Навес плотники сколотили в тот же день. Он, собственно, был нужен не «Топинамбуру», а мне, да и то лишь на случай дождя. Мне доставили воз сена, так что устроился я как надо – днем тень от навеса, а ночью тепло и мягко. Ипат больше не лепил корявой посуды, зато нашел глинистую проплешину на краю огороженного «колючкой» участка и показал мне. Я отпускал туда звездолет попастись. Скоро он вырыл такую яму, что хоть заполняй ее водой и плавай, как в пруду.

Порой я гладил звездолет и чувствовал, что ему это нравится. Иногда приказывал ему мысленно подняться в воздух, полетать туда-сюда без меня и аккуратно вернуться под навес. Тут бывало по-всякому, порой он слушался, а порой – нет. А еще я с ним разговаривал, но толку от этого, по-моему, не было никакого. Я и бросил.

Когда «Топинамбур» вырос с хорошего хряка, я стал задумываться: а как, собственно, мне попасть внутрь него? Толстая книга, что принес мне Сысой, нимало в этом не помогла. Меня, между прочим, в интернатах пытались научить пахоте и уходу за скотом, а никак не рагабарскому языку! Были в книге и картинки, да только я пока не понял, к чему они и что вообще изображают. Сысой вызвал к себе кое-кого из космодромной обслуги, потолковал с ними и объявил мне: согласно общему мнению, корабль-де сам должен открыть люк по приказу хозяина.

А каким должен быть тот приказ – одна туманность. Никто ничего не знает. Сколько лет эти бездельники на государственном жалованье числятся при космодроме, тут же и живут, видели немало квазиживых кораблей, а хоть бы один дармоед поинтересовался тем, что действительно важно!

Из словесного приказа ничего не вышло, из мысленного тоже. Я по сто раз на день думал: ну давай, открывайся, – и хоть бы хны. Только голова заболела. Поделился заботой с Ипатом, а он почесал темя, да и говорит:

– С животиной оно как? Лаской надо. Кенгуроликов полезно чесать за ухом, от этого самый строптивый кенгуролик размякает и слушается. А нет – ну, щелкни разок кнутом.

– За каким ухом? – говорю. – Где у звездолета уши?

Он только заморгал.

– Что, совсем нету?

Хотел я сказать ему, что он дурак и деревенщина, но не стал.

– Сходи посмотри. Бугры – и тех давно нет. Он теперь такой… круглый.

– Вроде шара? – спросил Ипат.

– Вроде. Но не шар. Он меняет форму как хочет, но, в общем, круглый.

– А покажи.

То он целыми днями не выходил из дома, где только и делал, что ел, спал да тосковал по своим кенгуроликам, а то вдруг приспичило ему поглядеть на «Топинамбур». Поглядеть-то он поглядел, но трогать побоялся, убедился только в отсутствии ушей. Потом поскреб в затылке и сказал, что если бы домашний скот на Зяби так быстро набирал вес, то ходить бы ему, Ипату, в богачах. Большой вклад в решение проблемы, нечего сказать!