Звездная месть - [51]

— Нет!

— Привыкнешь! Я поначалу головой билась обо все подряд, волосы рвала… Они, знаешь, чего сотворили?! Я бы не видала своими глазами, никогда бы не поверила, сказала бы бабьи враки!

Иван стоял совсем рядом. Его отделяло от женщин не больше десятка метров и резной заборчик. Но из-за густой листвы, стволов он так ничего толком и не видел. А приближаться опасался. Надо было привыкнуть немного, пооглядеться.

— Расскажи? — попросила хрипатая.

— Да чего там… Дело было так. Мы шли на трейлере в район Арктура, на базу! Эх, чтобы я еще хоть раз в жизни связалась с Космотрансом, с этой чертовой конторой, ну уж нет!

— Да ты не бойся, не свяжешься больше! — успокоила ее хрипатая.

— Чего-о?! Ты меня рано хоронить удумала, подруженька дорогая!

— Заткнитесь вы обе! — осекла ее обладательница высокого голоса. — Надоели! Начала травить, так трави!

После долгого сопенья и вздохов, тяжелых, громких, рассказ был продолжен. Иван приблизился еще на три шага. И теперь различал говоривших — это и впрямь были самые настоящие земные женщины. Выглядели они в этом саду очень беззащитно, по-домашнему, даже более того, они были почти обнаженными, лишь легкие полупрозрачные, повязки прикрывали их бедра — если полупрозрачные повязочки можно было только назвать прикрытием. Лиц и деталей Иван пока не видел — все терялось в листве, все ускользало. Но в горле у Ивана вдруг пересохло.

Рассказывала полная, смуглокожая женщина, выглядевшая значительно моложе, чем на то намекал ее грудной усталый голос.

— А чего говорить. Я в этих делах не слишком-то сильна, — продолжала она, — мне что — подай, прими, налей. Я в буфете подрабатывала. Я ни черта не поняла этих… — она снова выругалась довольно-таки крепко, — а они говорили чего-то про изгиб пространства, про какой-то провал… короче, мы вляпались в такое дерьмо, что и они не хрена разобраться не могли! Всех распихали по анабиокамерам, и меня тоже — говорят, спи, детка, и ни о чем не думай, пускай тебе твой женишок приснится в самой обольстительной позе… мужланы! Дурачье!

Светленькая и тоненькая, очень подвижная, все время меняющая положения своего тела, и оттого почти не видимая женщина, вставила:

— И когда ж это было?

— В семнадцатом! — последовал ответ.

— Что, в семнадцатом? Совсем свихнулась тут с жиру и безделья?! Тебе ж не восемьдесят!

— Заткнись! — оборвала ее грубо смуглокожая. — Это было в две тысячи семнадцатом году, у меня пока что башка кумекает!

Иван потрогал ладонью лоб. Тот был мокр. Он чуть не присвистнул, услыхав дату. Уж ежели он себя считал стариком, так кем же считать тогда эту симпатичную и высокогрудую толстушку, которой на вид больше тридцати ни за что не дашь.

— Сбрендила она, я давно это подозревала! — проговорила сипатая обладательница изумительной фигуры, от которой Иван не мог отвести глаз, явно обделяя в этом плане двух других женщин. — Точняк — сверзилась! Эти шкафы дольше трехсот лет никогда не держали режима, а сейчас — две тысячи четыреста семидесятый, я уж года считать не разучилась…

— Ну и считай! Только свои считай! — ехидно вставила смуглая.

Иван обратил внимание на то, что сиплая красавица, увешанная связками жемчужных бус непонятного происхождения, была его современницей. И это как-то приободрило. Если в такой ситуации можно было сохранять бодрость.

— Ну так вот, с вами и не доскажешь, — смуглая взяла что-то в щепоть с плоской тарелочки, пихнула в рот, пожевала. — Никто меня не спрашивал — говорят; полезай и помалкивай, потом спасибо скажешь! Втиснули в камеру. Я и отключилась сразу. И никакие женишки мне не снились, вранье все это! У меня и не было женишков! Два полюбовничка сбежали еще до рейса, а новым не обзавелась покуда. Короче, отключилась тра-та-та-та, — ругательства были отменными и многоступенчатыми. — А как прочухалась, не знаю. Только дверца вдруг открывается, и стоит вот такое чучело чешуйчатое, — она куда-то махнула рукой, но Иван не понял куда, зачем. — Я снова с копыт! В себя прихожу — рожа трехглазая, мурло брыластое — я в отключку! На третий раз удержалась, А они меня за собой, вдоль всего коридорчика по анабиоотсеку. И вытаскивают — одного за другим вытаскивают! Наших в трейлере было человек под сорок, много. Так они чего тра-та-тата! Они — бабу в сторонку, ко мне впритычку, а как мужика вытянут — хвать его когтищами от горла до… — смугляночка все называла своими именами, и Ивану становилось не по себе от этого физиологизма начала двадцать первого века. Но он слушал. — Так вот, комбинезончик вместе с кожей сантиметров на пять вглубь — хряк! А потом с двух сторон подняли, дернули, встряхнули — и вылетай родимый из собственной шкуры голышом!

— Фу, что за гадости ты говоришь! Слушать невозможно! — возмутилась стройненькая, тоненькая.

— Чего было, то и говорю! Я их, что ли, обдирала, ты чего на меня бочку катишь, стервозина?! Слушай и не возникай! Вот так вот всех и обошли! А нас-то волокут, мы идем… — страшно, наступить некуда — повсюду освежеванные дрыгаются, дергаются, какие и ползают, живые, не сразу вырубались. А эти твари прямо по ним когтищами, запросто, у них, видать, такое дело обычное, не привыкать. Меня еще раза три вырубало. Только у этих ящериц не забалуешь, сами знаете, только чего — коготь под задницу или еще куда, и аля-улю! только попрыгивай себе! По колено в кровище, меж тел ободранных… Ох, не приведи Господь! А потом за баб взялись, какие поплоше да постарше — головешку набок! Так-то вот. А тебе тут не нравится, видишь ли, цаца какая!