Звездная девочка - [7]

– Я Хиллари Кимбл.

Старгерл подняла голову и улыбнулась.

– Я знаю, – сказала она.

– У меня завтра день рождения.

– Я знаю.

Хиллари помолчала. Глаза ее сузились.

– Предупреждаю, не пой мне, – направила она палец прямо в лицо Старгерл.

Тихий ответ Старгерл услышали лишь те, кто сидел за соседними столами:

– Я не буду петь тебе.

Хиллари удовлетворенно ухмыльнулась и отошла.

На следующий день с самого первого урока атмосфера в школе казалась колючей, как кактус. Когда прозвенел звонок на обед, мы выпрыгнули из дверей и поспешили в столовую. Никогда мы не двигались настолько быстро и тихо. При необходимости что-то сказать мы делали это шепотом. Усевшись, мы принялись есть, боясь хрустнуть картофельными чипсами, боясь что-то упустить.

Первой появилась Хиллари. Она шла во главе своих подружек, словно полководец в окружении солдат. У раздаточной она шумно поставила тарелки на поднос. Внимательно посмотрела на кассиршу. Пока ее подружки оглядывались в поисках Старгерл, Хиллари свирепо рассматривала сэндвич.

Вошел Уэйн Парр и сел за столик подальше, словно он в этот день боялся Хиллари.

Наконец в столовую зашла Старгерл и направилась к раздаточной, как всегда беспечно улыбаясь. Казалось, они с Хиллари совершенно не замечают друг друга.

Старгерл ела. Хиллари ела. Мы наблюдали. Только часы тикали.

За конвейерной лентой показалась посудомойка и крикнула:

– Сдаем подносы!

Кто-то гаркнул:

– Заткнись!

Старгерл закончила свой обед. Как обычно, она уложила обертки в бумажный пакет, подошла к корзине для бумаги возле окна для сдачи подноса и кинула в нее пакет. Потом вернулась к своему месту. Взяла укулеле. Мы затаили дыхание. Хиллари не отводила взгляда от сэндвича.

Старгерл провела рукой по струнам и стала напевать. Прошла между столами, напевая, перебирая струны. Три сотни пар глаз следовали за ней. Она приблизилась к столу Хиллари, но двинулась дальше, прямо к столу, где сидели мы с Кевином и остальные члены команды «Будет жарко». Остановившись, Старгерл запела «С днем рождения». В конце куплета она назвала имя Хиллари, но, как и сказала днем ранее, она пела не Хиллари – она пела мне. Она стояла у меня за плечом и смотрела сверху вниз на меня, улыбаясь и продолжая петь, а я не знал, смотреть ли вниз, на руки, или вверх, ей в лицо, так что я то опускал, то поднимал голову. Лицо у меня пылало.

Когда она закончила, ученики разразились аплодисментами. Хиллари Кимбл, тяжело шагая, вышла из столовой. Кевин посмотрел на Старгерл, показал на меня и задал вопрос, интересовавший, по всей видимости, всех:

– Почему он?

Старгерл склонила голову набок, словно изучая меня, и озорно улыбнулась. Дернув меня за мочку уха, она сказала:

– Он милый.

И с этими словами удалилась.

Во мне сталкивались и бушевали самые разные чувства, и я не мог думать ни о чем, кроме как о ее прикосновении к своему уху, – пока Кевин не перегнулся через стол и не потянул за ту же мочку.

– Становится еще интереснее, – сказал он. – Думаю, пора проведать Арчи.

7

А. Х. (Арчибальд Хэпвуд) Брубейкер жил в доме из костей. Челюстных, тазовых, бедренных. Кости были во всех комнатах, в каждом шкафу, на заднем крыльце. Некоторые украшают крыши своих домов каменными кошками – Арчи Брубейкер выставил на крыше скелет Монро, своей скончавшейся сиамской кошки. В туалете, стоило вам только сесть на унитаз, вас легкой улыбкой встречал череп Дорис, доисторического креодонта. На кухне с полки, стоя рядом с банкой арахисовой пасты, на вас скалился окаменелый череп лисицы вымершего вида.

Арчи не был чокнутым мрачным извращенцем – он был палеонтологом. Кости он привозил из раскопок, которые вел по всему американскому Западу. Многие по праву принадлежали ему, он нашел их в свое свободное время. Другие изначально предназначались для музеев, но вместо этого угодили ему в карман или рюкзак. «Пусть уж лучше лежат у меня в холодильнике, чем сгинут навеки в ящике в подвале какого-нибудь музея», – говорил он.

Когда Арчи Брубейкер не занимался раскопками, он преподавал в университетах на Востоке. В шестьдесят пять лет он вышел на пенсию. Когда ему исполнилось шестьдесят шесть, умерла его жена, Ада Мэй. В шестьдесят семь он переехал вместе со своими костями на Запад – «чтобы присоединиться к другим костям».

Место для своего жительства он выбрал, исходя из двух факторов: 1) близость к старшей школе (ему хотелось находиться поближе к детям; своих у него не было) и 2) «сеньор Сагуаро». Сеньором Сагуаро он называл гигантский кактус-карнегию, возвышавшийся над крышей сарайчика на заднем дворе. Из ствола-туловища этого кактуса росли две «руки» – одна прямо, другая под углом вверх, как будто он махал ею на прощанье: «Адиос!» Эта рука от локтя и выше оставалась зеленой, тогда как все остальное было бурым, отмершим. Толстая кожистая оболочка почти всего ствола отслоилась и теперь возвышалась кучей под его массивной ногой: мистер Сагуаро потерял свои штаны. Остались только подпорки толщиной с палец, поддерживающие его в вертикальном положении. В груди у него гнездились сычи-эльфы.

Старый профессор часто беседовал с сеньором Сагуаро – и с нами. У него не было лицензии на преподавание в Аризоне, но это его не останавливало. Каждое субботнее утро его дом превращался в школу. Он принимал всех – четвероклассников, двенадцатиклассников, всех. Никаких заданий, отметок и журналов посещаемости. Лучшая школа, какую только можно придумать. Он рассуждал обо всем – от зубной пасты до ленточных червей – и каким-то образом умудрялся переплетать между собой самые разные темы. Он называл нас верными членами Ордена Каменной Кости и раздавал нам самодельные ожерелья – подвески из окаменевшей кости на шнурке из сыромятной кожи. Еще на первом своем занятии, в нашем «первом» классе, он попросил называть его просто «Арчи». Ему не пришлось это повторять.