Звездная болезнь - [7]

Турция этих курортников совсем не похожа на себя - в ней нет ни Стамбула, ни Каппадокии, а есть только пятизвездочные отели, бесплатный шестиразовый корм и выпивка... Пионерлагерь для взрослых.

Я никогда не была ханжой и перепью любого мужика, особенно если он начнет куражиться на эту тему, - но как же тошно смотреть на этих поклонников Турецкой Ривьеры... В нашем отеле я видела такие сцены, о которых во Франции успела позабыть - мнилось мне, что полубандитские люди исчезли

с лица российской земли, мутировали в лощеных директоров и менеджеров

в ладных костюмах. На самом деле все бритые затылки и золотые цепи, толщиной с мою косу, никуда не делись - летней порой в Турции и те, и другие ярко сверкают на солнце.

Неделю назад мне довелось отмывать кровь с площадки бара - русский турист из Саратова подрался с русским туристом из Архангельска, как аргумент использовали нож - к сожалению, не столовый...Турист из Архангельска скончался, его красивая жена на глазах превратилась в красивую вдову. Позавчера в отель завезли новую партию русских - двое, муж и жена, накачавшиеся, по всей видимости, в самолете, останавливались на каменных дорожках сада и по очереди блевали в яркие розы, выращенные старательными турецкими садовниками. Пацан лет двенадцати громко плакал, волоча за собой гигантский чемодан, поднимал то маму, то папу, они хватались за него благодарными пальцами. Две дамы в роскошных купальниках подрались из-за свободного шезлонга, и пока победительница плескалась в бассейне, побежденная достала из ее сумки дорогие темные очки и яростно отломала у них дужки - как крылья...

Бог с ними, русскими. Как выражается Миша, мы живем в нулевые годы и потому должны уметь начинать все сначала. Мы должны быть снисходительными к себе самим и к времени, которое нам досталось. Миша прекрасно умеет это делать - снисходителен к самому себе, он начинает жизнь с богатой Гаргульей, а я отмываю русскую кровь в турецком отеле. От каждого - по потребностям, каждому - по способностям!..

Нулевые годы требуют новых привычек и правил, поэтому я всегда ношу с собой складной армейский ножичек. Турок, налетевший на меня с криком "давай любовь", до сих пор, наверное, просыпается от кошмарных снов. Ненавижу, когда кричат, да еще с таким жутким акцентом. Чужой язык требует уважения, а не тупого насилия. Я достала ножик и объяснила, что не хочу никого обидеть, но если он сейчас же не уберется с глаз долой, ему даже Аллах не поможет.

- Плохая Наташа, - обиженно сказал турок. И нанес мне тем самым еще одно оскорбление. Уж кем-кем, а Наташей я точно не была.

...Можно выпить рюмку в баре и отправиться в пустую тихую комнату. Еще неделя, и я вернусь в Ниццу. Все лучше, чем трудиться в баре "Топкапы", но я не имела права отказываться даже от такой работы.

Я вспомнила, как Елена Прекрасная рассказывала мне о своей работе. Профессию очень трудно угадать - мне всегда хочется спросить об этом клиентов, но угадываю я в одном случае из сотни. Однозначно идентифицируются только учителя и военные, но и с ними я пару раз промахивалась. Елене я мысленно присвоила квалификацию юриста, она оказалась врачом. Тем самым, к которому я ходила все свое детство. Лор. Или, как говорили раньше в Пушкине, - ухогорлонос. Когда я услышала это слово впервые, то решила, что так должна называться очень редкая и красивая птица...

Бог и с ней, лором Еленой. В те турецкие дни я с языческой легкостью раздавала каждому по Богу.

В баре - дым столбом, ор, танцы, но, к счастью, никто никого не убивал. Я кивнула сменщице-турчанке, она жалобно подняла глаза вверх - пыталась позвать Аллаха, но над нами было только черное небо с белой скобкой месяца. На стульчике у бара в прежней позе сидела мама Вадика, с детской площадки доносились визги чад, которым позволяли ложиться спать за полночь. Вадика не было. Наверное, спит - под присмотром чопорной бабушки, пока мама набирается в баре.

Мне хотелось тишины, и если бы ее подавали в баре, я заказала бы двойную порцию.

У моря было почти тихо. Сняв сандалии, я пошла босиком по холодному песку, с особенным, ночным удовольствием закурила.

...В последние дни перед нашим отъездом кассирша из пушкинского супермаркета высоко подняла вверх булочку, закатанную в полиэтилен, и громко спросила у товарок: "Никто не знает эту булочку?"

Бедная булочка, у нее не нашлось знакомых, ее цены никто не знал, она была обречена на неизвестность. Теперь я чувствовала себя такой же точно булочкой, с той разницей, что обо мне никто даже не спрашивал...

Пирс подсвечивали пять фонарей, в свете их мелькнуло белое пятнышко. Чайка?.. Мальчик-звезда Вадик лежал в воде ничком, рубашка вздувалась на спине - белая и круглая, как луна. Настоящая луна помогала фонарям освещать пирс.

Он был еще жив, я достала его одной рукой - таким он оказался легким. Искусственное дыхание, усилие, массаж, и наконец вода хлынула из маленького рта. Мальчик Вадик хрипло вздохнул, открыл глаза. Я знала, какое слово он скажет первым. Главное детское слово. Ма-ма.

Я взяла мокрого, ледяного Вадика на руки. Нож пришлось переложить в задний карман. Вадик мелко дрожал, вечер воспоминаний продолжался. В Пушкине я пережила период насильственного воцерковления - Миша принял крещение и усердно таскал меня по храмам и монастырям. За этот короткий срок я узнала огромное количество новых слов, которые прежде воспринимала как музыку. В Новгороде, в одном из монастырей, на службу принесли мальчика-олигофрена - он сидел на руках у отца и слюнявил ему щеку. Отец был счастлив - крепко прижимал к себе увечное дитя. Сейчас - с мальчиком-звездой на руках - пришло время кивнуть им обоим с узнаванием и ясностью.