Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2 - [16]

Выставив стул из тени на газон, Мольтаверн грелся на солнце и реагировал на всё стоическим молчанием.

— В мире, Леон… в том мире, в котором мы живем, люди больше ценят барахло всякое, вещи, а не друг дружку. На тебя всем наплевать. Поэтому ты должен хотя бы стараться показаться полезным, интересным.

— Это вы свой мир описываете, — сказал Мольтаверн. — Мой мир… он совсем не похож на ваш.

— Ну конечно!.. Ты хочешь сказать, что я, Пэ и все мы живем в этом реальном мире, а ты почему-то — нет? Что ты нашел себе теплое местечко, пригрелся и будьте здоровы?

Мольтаверн молча поигрывал коленями, отделывался одними ухмылками.

— За это тебе и достается… — заверила Луиза и стала размешивать какао ломтиком поджаренного хлеба.

— В волчьей стае надо выть по-волчьи… Вы это хотите сказать? — спросил Мольтаверн. — Эту школу я прошел, когда вас еще на свете не было.

— Если не хочешь выть со всеми, так хоть бы подвывал… так, для вида. Правила игры соблюдать нужно. Или не лезть в игру вообще, сидеть в стороне от всяких игр.

Обменявшись взглядами, они вдруг рассмеялись. На некоторое время в беседке воцарилась тишина. Панибратский тон и неведомо на чем замешенное единодушие, благодаря которому им удавалось понимать друг друга с полуслова, Петра удивляли уже не в первый раз, но теперь немного озадачивали.

— Хорошо, давай подойдем к этой проблеме с другой стороны, — продолжала Луиза. — Вот смотри: в нашем обществе… ну, в нашем свинском обществе, в котором нам приходится жить, деньги — это всё равно что кровь… Как кровь, которая течет по сосудам, чтобы организм, живые ткани могли получать вещества, необходимые для жизнедеятельности. Ведь так?.. Тогда ответь, пожалуйста, как вот ты к деньгам относишься, а Леон? Или тоже всё отрицаешь?

— А никак, — ответил тот.

— Что значит никак? Это не ответ… Богатым ты стать не хочешь, это и дураку ясно. А то ведь потом придется сторожить нажитое добро, как оружейный склад. Сохранить добро труднее, чем его нажить… Правильно я тебя понимаю?.. Но иметь что-то, как все нормальные люди, получать эти полезные вещества, о которых я говорю?

— Чтобы любить богатство, надо быть бедным, — ответил Мольтаверн.

— А чтобы любить бедность, надо быть богатым?

— Можно и так.

Луиза пригубила какао, обожглась. Отставив чашку, она неожиданно согласилась:

— Может быть, и так, конечно. Тебя не переспоришь. То же самое утверждает одна моя знакомая. Она живет на три тысячи в месяц. — Луиза принялась рассказывать Мольтаверну о том, как ее подруга Мона питается одним рисом и макаронами и этой суммы ей якобы хватает на удовлетворение всех ее запросов.

— Вот я и говорю, что счастливым можно быть без денег, — сказал Мольтаверн.

— Ты — наглядный пример… Этих перлов ты у Пэ, по-моему, нахватался.

— Ничего подобного! Я тоже так думаю.

— Тогда объясни… Каким же образом?

— Не тем богат, что есть, а тем, чему рад, — произнес Мольтаверн.

— Чего-чего?

— Человек, у которого есть деньги, не понимает, что почем. Ну что тут непонятного?.. Вот у вас хватает денег на новую машину, вы можете купить ее, когда вам захочется. Одна сломалась — купили другую, — быстро заговорил Мольтаверн. — Но вы уже не можете любить машины, они для вас ничего не стоят. Логично?.. Так — средство передвижения. Вот как для Пэ. Какая ему разница? А когда своя, единственная… Когда мучился, берег, сам ремонтировал — совсем другой разговор. Можно быть счастливым, когда хорошо поел. Когда на тебе новые джинсы. Или когда где-то рядом хорошо пахнет. Вы не понимаете… Если вам стоит только захотеть и у вас будет всё, что вы хотите, это непонятно. Вино окажется кислое. Шоколад горький. Всё не то, не то…

— Философия, Леон, — вздохнула Луиза, помолчав. — Когда человек хорошо ест, у него лицо подтянутое, кожа блестящая. Когда плохо — серое, опухшее. Какая между ними разница?.. Да огромная!

— Мы говорим о разных вещах. Я вот люблю, например, сушить одежду на улице, потому что она потом хорошо пахнет, — привел Мольтаверн еще один пример. — А другой даже не понимает, что одежда хорошо пахнет, если у него всегда был такой огород. — Мольтаверн показал в сад.

— Это не огород, а розарий… — поправила Луиза. — Но я поняла, что ты хочешь сказать. Какой ты всё же притвора, Леон! Ты ведь понимаешь больше чем десять адвокатов, вместе взятых! Не знала, что ты философ.

— Это не философия. Это опыт жизни, — изрек тот не без самодовольства.

С минуту они помолчали.

— Ну, раз ты такой опытный, такой умный, ответь мне вот на какой вопрос. Помнишь, мы с тобой говорили про армию, про жестокость и всё такое… Как ты всё это совмещаешь? Ты лев, по-моему, по гороскопу?

— Нет, я не лев.

— А похож… Так что я хотела спросить… Ты в Бога вообще веришь? Любой нормальный человек должен задумываться над такими вещами.

Задержав на собеседнице иронический взгляд, понимая, что такой вопрос невозможно задавать серьезно, Мольтаверн сложил руки на груди и, изображая из себя тугодума, ответил:

— А почему нет? Бог — это такое дело.

— Какое дело, Леон?

— В Святой Дух я верю, а в Отца нет.

— Чего-чего?.. Повтори-ка, не расслышала!

Мольтаверн, улыбаясь, отрицательно покачал головой, повторить сказанное отказывался.