— Не вру, честно, — серьезно сказал я. — И как можно с ним увидеться?
— Ну... Давай я ему позвоню и напрошусь в гости, — сказал Веник. — Где-нибудь к выходным, в пятницу или субботу. Я сутки через трое работаю.
— Это было бы очень круто, Веник, — серьезно сказал я. — Ты прямо мой ангел-хранитель, опять меня выручаешь. А он как вообще, не разболтает никому?
— Он мировой мужик, — заверил меня Веник. — Очень понимающий. К нему даже из Москвы приезжают за консультациями.
— Тогда позвоню тебе ближе к пятнице, — я кивнул. Потом подумал и полез за записной книжкой, которую предусмотрительно сунул в карман перед выходом. Нашел чистую страницу, написал: «Позвонить Венику в четверг вечером». Посмотрел на соседнюю страницу. Интересное дело. Почерк. Он был не похож на тот, которым писал настоящий Иван Мельников. И на мой был тоже не похож. Этакое нечто среднее. Как будто Иван начал при письме использовать мои фишки. Маленькая «в» как печатная, без высокой петельки над строчкой. Буква «з» с завитком. Интересный коктейль из моторной памяти чужого человека и моей.
— Ты-то как устроился? — спросил Веник, слегка расслабившись.
— О, у меня все отлично, — усмехнулся я. — Завтра у меня медосмотр и инструктаж по технике безопасности, без них работать не смогу. А живу я рядом с перекрестком Ленина и Юго-Восточной, во дворах. Соседей пока не видел, они на работе были, когда я пришел.
— Я спросить хотел... — замялся Веник. — У Элис же двухкомнатная квартира, зачем тебе в общаге прозябать? Поселился бы у нее.
— Во-первых, она меня не приглашала, — сказал я. — А во-вторых... — я задумался. На самом деле мне не очень хотелось бы все время находиться бок о бок с человеком, который очень хорошо знал Ивана Мельникова. — А во-вторых, она эту квартиру прямо-таки выстрадала. Жаловалась, что братья пытались у нее жилплощадь отобрать. Так что я не рискнул сразу же напрашиваться.
— Так в квартире-то жить все равно лучше, чем в общаге, хотя бы поговорить бы мог... — сказал Веник, а потом махнул рукой. — Да ладно, дело твое.
— Вот-вот, — покивал я. — Живы будем — не помрем, Веник. Думаю, у тебя тоже много раз спрашивали, почему твои родители тебя на нормальную работу не устроят.
— Эт точно, — Веник засмеялся.
Я вернулся в общежитие, когда было уже темно. Пока мы сидели в «Петушке», на улице пошел снег, зато немного потеплело. Желтый свет фонарей выхватывал из мрака как будто отдельные кусочки реальности, перекрытые белой рябью метели. И если в центре прохожие на улицах еще какие-то были — спешили куда-то, подняв воротники и отворачивая лица от потоков снежного ветра, то на моей остановке город казался уже вымершим. Не было подсветки на домах, яркой рекламы, электронных табло. Только теплый свет окон домов, разноцветный от штор. И неяркие фонари, от которых казалось чуть ли не темнее.
Нет, все было видно, зимой непроглядной темноты, кажется, даже в диком лесу не бывает. Но все равно света было значительно меньше, чем я привык. И прохожих тоже.
А вот в холле общаги ощущение, что город вымер, моментально исчезло. Двери столовой распахнуты, там какие-то люди болтают и смеются, слышно, что где-то кто-то поет хором под фортепиано, стайка детей, громко топая носится по коридору. Не то салочки, не то прятки, не то просто хочется побегать от избытка энергии.
Две девушки в цветных коротких халатиках прилаживали на информационный стенд вместо позорного листка цветную афишу.
«Внимание всем!
29 ноября в столовой состоится вечер художественной самодеятельности!
Начало в 18-00. Явка строго обязательно!
Потом будут танцы!»
Культурная жизнь, надо же.
Я просочился через холл на лестницу. Бдительный Лев Ильич зыркнул на меня из-за загородки, но привязываться не стал. Я поднялся на четвертый этаж и открыл дверь в комнату своим ключом.
— А восемь!
— Мимо! Д десять!
— Попал!
— О, отлично! Д девять!
— Мимо!
— Эээ... Добрый вечер! — я вошел в комнату и остановился на пороге, позволяя своим новым соседям себя рассмотреть. Ну и чтобы их разглядеть тоже.
Их было трое. И они явно были не работягами, очень уж интеллигентно смотрелись. Двое из них валялись на кроватях и резались в морской бой. Один очкарик с растрепанной шевелюрой, в сером свитере с растянутой горловиной и синих тренировочных штанах с лампасами. Второй упитанный, без очков и в треуголке из газеты. Одет в белую майку и закатанные до колен треники. Молодые, лет, наверное, по двадцать пять. А третий постарше, ему явно за сорок. С выправкой бывшего военного и в бело-голубой полосатой пижаме, которая навевала ассоциации с приморскими санаториями.
— А, так это твоя сумка тут? — спросил очкарик, не очень дружелюбно хмурясь.
— Ага, — я кивнул и снял пальто. — Я ваш новый сосед.
— Да что ж такое-то! — очкарик швырнул ручку на кровать. — Почему к нам? Анна Аркадьевна же обещала! Нет, я пойду разбираться!
Он вскочил и двинулся к двери. То есть — прямо на меня.
— Эй-эй, полегче! — сказал я довольно безмятежно. — Я только сегодня приехал. Куда поселили, туда пришел.
— Это безобразие, в самом деле! — продолжал шуметь Очкарик, сменивший траекторию на круговую. — Клочков и Мурзин живут вдвоем, а подселяют к нам!