Сам не зная почему, Травкин вдруг вспомнил о Марченко. Крик раздался снова, потом все утихло.
– Пойду посмотрю, что там такое,– предложил Бражников.
– Не надо,– сказал Травкин,– светает.
Действительно, уже светало. По озеру пошли красноватые блики. Пожевав сухари с колбасой, которую Мамочкин извлек из своих бездонных карманов, разведчики снова впали в дремоту.
Травкину не спалось. Он пополз ближе к озеру и застыл в кустах почти на самом берегу. Дом на озере просыпался. По двору сновали люди.
Вскоре из ворот вышли трое. Один из них, самый высокий, приложил руку к козырьку фуражки и стал медленно удаляться от дома. Поднявшись на пригорок, он повернулся к оставшимся у калитки, махнул им рукой и быстро пошел по проселочной дороге. В этот момент Травкин заметил ранец на спине немца и белую повязку на его левой руке.
Мысль о том, что этого немца следует захватить, пришла Травкину сразу. Эта была даже не мысль, а импульс воли, который появляется у любого разведчика при одном лишь взгляде па всякого немца. А затем Травкин неожиданно понял, какая связъ между забинтованной рукой этого немца и ночными воплями, испугавшими разведчиков. Дом на озере служил госпиталем. Длинный немец, шагающий по проселку, выписан из госпиталя и направляется в свою часть. Этого немца искать никто не будет.
Аниканов и Мамочкин не спали. Подойдя к ним и указывая рукой на мелькнувшую среди редких деревьев долговязую фигуру, Травкин сказал:
– Этого фрица нужно взять.
Оба были удивлены. Лейтенант, обычно такой осторожный, приказывает взять немца среди бела дня. Тогда Травкин, показывая на дом, пояснил:
– Там госпиталь.
Они заметили мелькнувшую на солнце белую повязку на руке немца и тогда поняли.
Разбудили спящих разведчиков и пошли в лес наперерез немцу. Он шагал, насвистывая песенку и, видимо, наслаждаясь весенним утром. Все оказалось чрезвычайно просто. Маленький Голубь, берущий «языка» впервые, был даже разочарован. Он сам не успел и пальцем коснуться фрица. Того скрутили, заткнули ему рот пилоткой и потащили, прежде чем страшно взволнованный Голубь успел опомниться.
В поросшей орешником ложбине немец лежал острым, как будто чуть вытянутым носом кверху. Вынули пилотку из его рта. Немец застонал. Травкин спросил, твердо, по-русски выговаривая слова:
– Zu welchem Truppenteil gehoren Siе?[1]
– 131 Infanterie-Division, Pionier-Companiе[2],– ответил немец.
Это была известная разведчикам пехотная дивизия, стоящая на переднем крае.
Травкин присмотрелся к пленнику. То был молодой человек лет двадцати пяти, белесый, с водянистыми голубоватыми глазами, типичными для немецких лиц.
Пристально глядя в эти водянистые глаза, Травкин задал следующий вопрос:
– Наben Sie hier SS-Leute gesehen?[3]
– О, jа,– ответил немец, как будто даже обрадованный своей осведомленностью и уже смелей глядя на окружающих его русских.– Еinе gаnzе Меngе, uberall[4].
– Wаs sind dаs fur Тruрреnteilе?[5] – спросил Травкин.
– Diе Раnzerdivision «Wiking». Еinе sehr beruhmtе, starke Division Нimmlers Еlitе[6].
– А…– произнес Травкин.
Разведчики поняли, что лейтенанту удалось узнать что-то весьма важное. Хотя состава дивизии «Викинг» и цели ее сосредоточения немец не знал, Травкин оценил все значение добытых им данных. Он почти с симпатией смотрел теперь на этого долговязого немца и просматривал его бумаги. А немец, глядя на молодого человека, русского, с чуть печальными глазами, вдруг почувствовал надежду: неужели этот славный юноша прикажет его убить?
Травкин оторвал глаза от солдатской книжки немца и вспомнил, что немца надо кончать. Пленный, как бы поняв его мысль, вдруг задрожал и сказал, вкладывая в свои слова боль шую силу:
– Неrr Коmmunist, Каmerad, iсh bin Аrbeiter. Schauen Siе meine Наndе аn. Glаubеn Sie mir, ich schworе bin kein Nazi. Вin selbst Аrbeiter und Аrbeitersohn[7].
Аниканов примерно понял сказанное немцем. Он знал слово «арбайтер».
– Вот он показывает свои мозолистые руки и говорит: я, дeскать, рабочий,– задумчиво сказал Аниканов.– Значит, знает, что у нас уважают рабочего человека, знает, с кем воюет, и воюет же все-таки…
Травкин с младенческих лет был воспитан в любви и уважении к рабочим людям, но этого наборщика из Лейпцига надо было убить.
Немец почувствовал и эту жалость и эту непреклонность в глазах Травкина. То был неглупый немец: будучи наборщиком, он прочитал немало умных книг и понимал, что за люди стоят перед ним. И он зарыдал, увидев смерть в образе этого юного красавца лешего, с большими жалостливыми и непреклонными глазами.
