Звезда в тумане - [3]

Второй Петя был с диагнозом. Не знаю точно каким, а врать не хочу. Раз в год он ложился в психиатрическую больницу, и его там лечили инсулиновыми шоками. После чего он выходил из больницы и искал себя в этом мире. Петина мама поощряла его дружбу с Машей. Она говорила, что Маша хорошо на него влияет. У Пети были длинные, до лопаток, белые волосы, которые он заплетал сзади в косу. Поперёк лба он повязывал шнурок, как Чингачгук — вождь апачей, и ходил по городу с ковром на спине. Когда я спросила: «Почему вы носите на спине ковёр?» — он ответил: «Мне холодно». Я вообще заметила, что сумасшедшие очень логичны и даже интересны.

Третий претендент на руку моей дочери, Витя, оказался взрослый, тридцатипятилетний мужик, который вообще поначалу не мог определиться, за кем ему ухаживать — за ней или за мной.

Последний, Костя, удачнее тех троих. Он не сумасшедший и не пьяница. Он язвенник. У него юношеская язва желудка, и она диктует ему свой режим, а режим навязывает положительный образ жизни. Объективности ради должна сознаться, что Костя производит очень приятное впечатление: он красив, интеллигентен, но это ещё хуже. Ибо чем лучше, тем хуже. Машка — хрупкий ландыш среди зеленой травы жизни, и рано срывать этот цветок, тем более что ландыши занесены сейчас в Красную книгу. И любому, кто наклонится за моим цветком, очень хочется оборвать руки, а заодно и голову.

Телефон стоит в моей комнате, поэтому Машка вваливается ко мне во втором часу ночи, садится возле моего лица и, цепляя пальцем, начинает крутить диск. Я, конечно, не сплю, но ведь могла бы и спать, при других обстоятельствах.

Я поднимаю голову-колокол и спрашиваю:

— У тебя совесть есть?

— Он же волнуется, — поражается Машка. Она не понимает, как можно не понять такие очевидные вещи.

— Если он так волнуется, пусть провожает…

Но провожать — это, значит, два рубля на такси. Рубль в один конец и рубль в другой. А если не провожать — только один рубль, притом Машкин.

— А откуда у него деньги? — резонно возражает она.

И действительно, откуда деньги у двадцатилетнего студента Кости?

— Та, — отозвалась Машка в трубку. Это значило: «Да», но от нежности и любви у неё обмяк голос и не было сил произнести звонкое согласное "д".

Совершенно не стесняясь моего присутствия, она разговаривает на каком-то своём, птичьем языке, и я узнаю в нем свои слова и полуслова. Этими же словами я ласкала её маленькую и своего Мужа в начале нашей с ним жизни. Он называл это общение «тю-тю-тю». Теперь эти «тю-тю-тю» — моей взросшей дочери по отношению к какому-то язвеннику Косте. Она нёсколько раз сказала ему «та». Наверное, он интересовался, любит ли она его, а она, естественно, подтверждала: та. Потом стала пространно намекать, что купила ему подарок ко Дню Советской Армии. Костя, видимо, принялся выпытывать: какой именно? Машка лукавила: клетчатое, удобное…

Я знала, что она купила ему болгарскую фланелевую рубашку за семь рублей. Мне надоело это слушать. Я добавила:

— И пищит.

Машка тут же повторила:

— И пищит.

Костя на том конце провода вошёл в тупик. Что может пищать? Кошка? Собака? Попугай? Но птицы и животные не бывают клетчатыми. Машка тоже оглянулась на меня с неудовольствием, видимо, была недовольна моей подсказкой и теперь не знала, в какую сторону двигать беседу.

— Кончай трепаться, — предложила я.

Машка быстро свернула свой убогий диалог. Попрощалась и положила трубку.

— Ляг со мной.

— Ага! — с радостной готовностью отозвалась Машка и во мгновение сняла джинсы и пуловер.

Улеглась рядом, и в свете луны был виден прямой угол её семнадцатилетнего плеча.

— Ты плачешь? — спросила она с удивлением. — Чего?

— Я разошлась с Подругой. Она меня предала.

Машка помолчала. Подумала. Потом серьёзно спросила:

— Ты видела, что у моих белых сапог отлетел каблук?

Я не поняла, при чем тут каблук и моя драма. Потом догадалась, что Машка хочет провести аналогию. Куда следует девать сапог без каблука? Отнести в починку.

А если починить уже нельзя, то надо выбросить такой сапог на помойку, забыть. И так же поступить с предавшим нас человеком. Сначала попытаться починить отношения.

А если это невозможно — выкинуть на помойку памяти.

И обзавестись другой обувью.

— Видала? — переспросила Машка.

— Ну?

Я нетерпеливо ждала аналогии. Моя раскалённая душа ждала хоть какого-нибудь компресса. Но аналогии не последовало. Просто от сапога оторвался каблук и следовало купить новый.

— Мне нечего надеть, — заявила Машка.

— У тебя красные есть.

— Они тёплые. А скоро весна. Я совершенно, совершенно без обуви. Какая-то ты, мама…

— Ты что, не слышала, что я тебе сказала? — обиделась я.

— Про что?

— Про Подругу.

— Ну и что? А зачем она тебе? Вы же, по-моему, давно разругались.

— Мы не ругались.

— А тогда чего она перестала ходить? То ходила, а то перестала…

Я вдруг сообразила, что она действительно с некоторых пор перестала звонить и появляться. Но я была так занята, что не обратила внимания на этот фактор. Не придала значения.

— Ладно, — сказала я. — Иди к себе.

Она затаилась. Притворилась, что засыпает и ничего не слышит. Ей хотелось спать со мной. Лень было вылезать. И холодно. Все-таки она была ещё маленькая.