Звезда в тумане - [5]

Он и помыслить тогда не мог, что из-за поросших пыльным бурьяном нишпурских холмов выскочит вдруг конница Ала-ад-Дауля — презренного брата предателя Султана Мухаммеда, вероломно поднявшего мятеж против их благочестивого деда Шахруха.

Как вылетали тогда лохматые кони из-за холмов! Как закатное солнце туманилось за рыжей тучей, поднятой их копытами! Как с копьями наперевес летели джигиты, пригнувшись к лукам седел, размахивая бебутами, описывая ими в воздухе свистящие круги! Огромный малиновый солнечный шар так и стоит перед глазами. И черная конница в рыжих клубах и сухой беспощадный блеск оружия и сбруи.

Враги ворвались в самую середину его походных колонн, которые так и не успели развернуться для боя. Застигнутые врасплох колонны мирзы дрогнули и побежали, а конница врага давила их копытами, сминала крутыми горячими боками ржущих коней, полосовала на скаку ослепительными дугами бебутов и сабель.

Лишь сотня его джагатаев устояла перед внезапным и стремительным этим броском. Они кидались под вражеских коней и рассекали им тугие, напряженные бешенством сухожилия. И яростно умирали, падая в серую, прибитую копытами пыль, орошая ее темными пятнами крови.

Почетным пленником доставил его гордый победитель в Герат. Он, принц, понимал, что тот не посмеет, даже если захочет, пролить кровь брата-тимурида. Он мог не бояться за свою жизнь, когда его вели по винтовой лестнице в крепостную башню. Но тем сильнее, тем горше было его унижение. Побежденный, растоптанный, был он привезен в гератскую крепость Ихтияр-ад-дин. Как рвалось и тосковало тогда его сердце от невозможности отомстить!

Что же еще может припомнить он, мирза Абд-ал-Лятиф? Что еще хочет напомнить ему этот оборванец, этот грязный и дерзкий дервиш, которому мало даже сотни палок?

— Вспомни, мирза, крепостную башню, — все так же тихо сказал калантар. — Отчаяние свое вспомни и воду в кувшине, что показалась тебе столь горькой.

Верно, было и так… Косой луч заходящего солнца прорезал круглую комнату башни. В нем танцевали тонкие шерстинки, разноцветные крохотные ворсинки ковров, устилавших глинобитный пол. В забранное узорной мавританской решеткой оконце лился и лился знойный солнечный столб. А за окном открывались синие вечереющие дали, смутные холмы и серебристые ленты дорог, густые тени и красная, как вино, полоса над развалинами древнего городища.

И так пылен и сух был солнечный луч, так чист и далек простор, так влажны и прохладны недоступные синие тени вдали, что принц почувствовал опаляющую жажду. Он налил в пиалу воды из кувшина, облизывая пересохшие губы, следил, как пенится она, подобно весеннему кумысу. Но жажда осталась неутоленной. Горше полыни показалась ему вода, потому что была она водой безнадежности и плена.

— Верно, было такое, — сурово ответил мирза. — Но откуда тебе это ведомо, дервиш?

— Припомни теперь, мирза, — улыбнулся ему калан-тар, дерзко посмев не расслышать вопроса, — припомни, как стала вдруг упоительно сладкой твоя вода.

— Ты ли это, серый мутакаллим?![21]

— Теперь ты узнал меня, мирза, — ответил калантар и без приглашения сел на ковер.

…Серый мутакаллим пришел к нему на третьи сутки после того, как он, отравленный желчною горечью тоски и отчаяния, отказался от пищи и питья. Лежа на тюфячке вдали от окна, молча отстранял он лекарей, протягивающих ему чаши с целебными напитками.

Тогда и увидел он у своего ложа мутакаллима. Синяя ночь тихо светилась за узорной решеткой. Она плыла и сгорала в лунном огне, струилась и таяла, но не могла ни сгореть, ни растаять. И от света ее круглая башня позеленела. Светлый узор на ковре превратился в зеленый, темный окрасился в тот черный цвет, который обретают во тьме все красные вещи. Стена же стала белой. И тень человека четко-четко чернела на этой стене. А одежда его и под луной осталась серой. Но серой, как свет, который идет от луны, стремительно летящей сквозь дымчатое облачко.

— Слушай, бедный мирза, — тихо позвал его серый мутакаллим. — Есть над пропастью адской особенный мост. Мы его называем сиратом. После смерти все души ступают на этот сират, что тонким волосом туго натянут над страшным ущельем. Ты уверен, что сможешь пройти по мосту и не свалишься в смрадную адскую бездну? Уверен? О мой мирза! Много благочестивых и праведных дел надлежит тебе сделать, чтоб мост тот вдруг перила обрел, когда придет твой черед. Живи же пока, во имя аллаха. — Он склонился над принцем и прошептал: — Бисмиллах[22].

Потом достал субха[23] в сто зерен из тигрового глаза[24], которые желтым огнем загорелись в ночи.

— Эти четки, мирза, знак великого тайного братства. Мы поможем тебе возвратить славу и трон, бисмиллах. А покамест не смей отказываться от еды. Ибо нет для правоверного большего греха, чем добровольное лишение себя жизни.

Он взял пиалу и наполнил ее той же самой водой из того же кувшина, хранившего горечь полыни и желчи.

— Выпей, принц. Пусть отныне вода напоит тебя сладостью мира, надежды и веры. И да будет покоен твой сон.

И вправду вода показалась мирзе ароматной и сладкой, словно гулаб, упоительной и прохладной, как кокосовое молоко. Он осушил пиалу и заснул крепким, здоровым сном. А назавтра был подписан мир, и Улугбек освободил сына.