Звезда сироты - [11]

Но имелись все же две вещи, которые она отказывалась сделать. Одной было сменить свой ручной, домашней выделки наряд, такой экзотический коллаж из бус, колокольчиков и ткани, какой только можно вообразить. Другой было пользоваться маленьким лифтом, сновавшим между помещением лавки и жилыми покоями наверху.

– День, когда я не смогу одолеть единственного лестничного пролета, – протестовала она, – будет днем, когда ты сможешь забальзамировать меня, набить ватой и выставить на витрине среди продающихся диковинок.

Чтобы продемонстрировать свою решимость, она сразу же приступила к восхождению по короткой лестнице на четвереньках.

Никто не знал, насколько стара Мамаша Мастифф, а она не говорила. И не соглашалась ни подвергнуться дорогой косметической хирургии, которую теперь мог позволить себе оплатить Флинкс, ни равно применять любые другие искусственно редуцирующие возраст устройства.

– Я потратила слишком много времени и усилий, готовясь к роли старой карги, и я не собираюсь теперь ее бросать, – заявила она ему. – Кроме того, чем более жалкой и дряхлой я выгляжу, тем больше вежливости и сочувствия бывает от сосунков-клиентов.

Неудивительно, что лавка процветала. Хотя бы потому, что многие из лучших ремесленников в Дралларе были равно низкого происхождения, и они очень любили продавать ей свою лучшую продукцию.

Когда Флинкс завернул за угол, то увидел, что она ждет его у заднего входа.

– Снова всю ночь шастал. Я полагаю, ты был отнюдь не в каком-нибудь приличном месте, вроде Розового Дворца или Грехвиля. Ты хочешь оказаться с перерезанным горлом прежде, чем тебе стукнет восемнадцать, – упрекнула она его, предупреждающе погрозив пальцем.

– Это маловероятно, мать. – Он прошмыгнул мимо нее, но не желая, чтобы от нее так легко отделались, она последовала за ним в маленькое хранилище позади лавки.

– И этот твой летучий вурдалак не будет, знаешь ли, каждый раз спасать тебя. Только не в подобном городе, где всякий пожимает тебе ладонь одной рукой и держит готовый вонзиться тебе в спину нож в другой. Продолжай так вот гулять глухой ночью, мой мальчик, и в один прекрасный день тебя принесут ко мне бледного и бескровного. И предупреждаю тебя, – продолжала она, повышая голос, – у тебя будут дешевые похороны, потому что я тружусь от зари до зари не для того, чтобы оплачивать шикарное погребение для дурака!

Тираду прервало резкое гудение.

– Так что я тебе в последний раз говорю, мой мальчик…

– Разве ты не слышала звонка, мать? – усмехнулся он. – Первый утренний посетитель.

Она посмотрела через дверной занавес из бус:

– Ха, туристы, судя по их виду. Видел бы ты танзанит в кольце у женщины.

Она заколебалась, раздираемая желанием удовлетворить одновременно и любовь, и скупость.

– Но что такое пара клиентов, когда…

Новое колебание.

– И все-таки, тут по меньшей мере двенадцать каратов в одном камне. И по одежде они к тому же походят на землян.

Наконец она в замешательстве и негодовании воздела руки к небесам:

– Это мое наказание. Ты возмездие за грехи моей молодости. Прочь с моих глаз, негодный мальчишка. Поднимись наверх и умойся, и не забудь про дезинфектант. От тебя пахнет трущобами. Не забудь хорошенько вытереться… Ты для меня не слишком большой и не слишком взрослый, чтобы я не могла оставить тебя с красной задницей.

Она ускользнула за занавеску – и произошла радикальная метаморфоза.

– Ах, сэр, мадам, – плавно заворковал елейный голос, голос любимой бабушки каждого, – вы оказываете честь моей маленькой лавочке. Я бы вышла раньше, но должна ухаживать за своим бедным внуком, он отчаянно болен и сильно нуждается в дорогостоящем лечении. Врачи опасаются, что если операция не будет произведена в скором времени, он потеряет зрение, и…

Ее плавная речь оборвалась, когда дверь лифта закрылась за Флинксом. В отличие от Мамаши Мастифф он не испытывал угрызений совести, пользуясь современными удобствами, и уж, конечно, не сейчас, когда он так устал от пережитого за ночь. Входя в верхние помещения, он гадал, сколько же таких в корне отличных друг от друга интонаций может исходить из одного и того же морщинистого горла.

Позже, за вечерней едой (приготовленной им, поскольку Мамаша Мастифф весь день была занята клиентами), он начал объяснять, что произошло. На сей раз она, для разнообразия, не читала ему нотаций и не наказывала его, а лишь вежливо слушала, пока он не закончил.

– Так, значит, ты теперь собираешься преследовать его, мой мальчик, – сказала наконец она.

– Я должен, мать.

– Почему?

Он отвел взгляд:

– Я предпочел бы не говорить.

– Ладно, – она вытерла куском хлеба остатки своей мясной подливки.

– Я многое слышала об этом Чаллисе, массу слухов о его вкусах в определенных делах, и ни одного – доброго. О его бизнесе известно меньше, хотя поговаривают, что "Чаллис Компани" стала процветать, с тех пор как он стал во главе фирмы. – Она шумно рыгнула и вытерла рот уголком своей многослойной юбки.

– Я думаю, что смогу управиться, мать.

– Пожалуй, пожалуй, – пренебрежительно ответила она, – хотя по всем правилам тебе следовало бы дюжину раз умереть до своего пятнадцатилетия, и я полагаю, что этот ухмыляющийся дьявол не мог быть всякий раз ответственным за твое спасение.