Звезда Полынь - [9]

А после череды веселых и вполне еще аккуратных полтинничков вот уже сам собой летит навстречу и третий акт: ляпнул, раскрепостившись, в разговоре что-то, что и сам с ходу ощутил бестактностью, хамством даже, - и, чтоб заглушить жгучее, как кислота, осознание своей неуклюжести, начинаешь хлебать без разбору.

Интересно, почему они никогда, даже если говорят бестактности, не чувствуют себя виноватыми? Даже не ощущают, что сказали бестактность? Им можно? Или это привычка, впитанная с молоком матери в интеллигентных семьях, боевая тренировка, без которой в их среде не выжить и дня, заклюют, даже если сделал что-то не так, ни в коем случае не подавай виду, а, наоборот, пуще строй морду валенком? Не оправдывайся, а нападай?

Корховой опять застонал. Хоть гори живьем теперь от стыда - ничего не поправишь. Опять они - невинные жертвы, оскорбленные и поруганные, а он - бандит.

А ведь никто же Бабцева за язык не тянул. Сидели, шутили, смеялись, про ракеты беседовали, блистали эрудицией. И Наташка от каждого глоточка и от каждого нового взрыва смеха все хорошела, хотя куда уж дальше - и вообразить невозможно. Но факт: глаза разгораются, сверкают уже почти нестерпимо, а щечки рдеют, а голосок звонче и звонче… И Ленька Фомичев через некоторое время стушевался и стал отвечать, только когда к нему обращались - вроде как, с места не сходя, слегка отступил, молча признав, что Корховой нынче интересней. А это само собой получилось. То есть на самом деле загадочная штука - психология, но простая, как вымя: кого интересная женщина взглядом или жестом, словом, интересом своим назначит более интересным, тот таким и оказывается. Потому что взбадривается непроизвольно: обо мне хорошо думают, значит, я такой и есть.

Лишний повод уразуметь наконец, что, если человеку ли, народу ли, стране ли, наоборот, твердить: ух, какой ты гадкий, тебе надо срочно улучшиться, и мы даже знаем как, он послушает-послушает, да и станет окончательной сволочью. И первым делом, скорее всего, по возможности засветит тебе в глаз…

Вот и засветил.

И теперь даже вспомнить трудно, с чего началось-то!

Как всегда - с пустяка. С выстрела в Сараеве. Но пустяк-то пустяк, а это ж надо иметь напрочь свихнутые мозги, чтобы вот так выворачивать мелочи наизнанку и ломать вечеринку об колено в угоду своей узкой идейной специализации. Сидят люди, каждый со своими прибамбасами, не черти, не ангелы, и им весело и дружно. Корховой, посмеиваясь, рассказал в лицах, как недавно, выпивая с японским одним редактором в гостинице, где тот остановился, они столкнулись с необходимостью сходить за добавкой. Ну, спустились в кабак, там только что танец очередной начался, народ потянулся из-за столиков, и на одном сиротливо осталась едва початая бутылка “Джонни Уокера”. Ни тарелок, ни вилок-ложек… Торчит бутыль, и все. Картина - вызывающая, по большому счету - невыносимая. А они оба уже сильно теплые. Переглянулись молча и поняли друг друга без слов. Без единого русского, без единого японского и даже без единого английского. Просто короткий взгляд глаза в глаза, обмен понимающими улыбками, и все. Подошли, взяли - и в лифт. И уже в лифте, не дотерпев до прибытия в номер, из горлышка пригубили. И оба довольны были потом весь остаток вечера, будто по Пулитцеровской какой-нибудь премии схлопотали. “Так что культуры, может, и разные, - под общий хохот закончил Корховой, - но есть в людях что-то базовое. Всегда можно найти точки соприкосновения. Общечеловеческие ценности, ребята, не пустой звук!” Ну, рассказал человек смешную историю во время застолья - что тут плохого. Даже неизвестно, правда это, или он для красного словца и вящего веселья приврал и приукрасил. Но Бабцев этот с постной миной не преминул изронить золотое слово правды: “Вот только вопрос: что он потом о нас подумает? Что, интересно, они о нас благодаря таким, как вы, думают?..” А то неизвестно, что они о нас думают, хотел было отмахнуться Корховой, любой их фильм про нас посмотри. Но смолчал. Не хотелось портить вечер. На фига? Ну хорошо же сидим! И Наташка рядом, смеется, и иногда получается коснуться ее локтем, а она даже не отдергивается. Так что поддался на провокацию как раз Фомичев, обычно в таких вопросах нейтральный до зевоты; тоже, верно, уж окосел. “Почему мы все время должны думать, что о нас подумают? Почему его не озаботило, что мы о нем подумаем?”

Сразу стало ясно: Бабцев только того и ждал. А то вроде как все людьми себя чувствуют, забыли о своей скотской сущности, пора напомнить. “Всему свету известно, что японцы не воруют, а работают. Просто-таки по результатам известно. Где Япония и где наша Раша! Именно поэтому человек, про народ которого известно, что он исключительно порядочен, честен и трудолюбив, может себе позволить такую шалость. Особенно здесь, в нашем Парке русского периода. А вот нам следовало бы вести себя особенно осмотрительно, потому что всему свету известно: мы тут, как и все рабы - ворье. Спокон веку - ворье. Удел ежесекундно зыркать по сторонам в поисках того, что плохо лежит, - это нормальное состояние русского крепостного, у которого нет гарантированной собственности…”