Звезда победы - [17]

Он помолчал.

— У нас пока нет никаких оснований не доверять главному инженеру, — твердо сказал он. — Думаю, что мы не ошиблись, когда выдвигали его. Фомичев справится, если мы поможем ему. Но Фомичев должен помнить: мы помощь, но не подпорка.

Данько как-то особенно поглядел на членов парткома и медленно, веско, отделяя слово от слова, произнес:

— Теперь нашим планом является обязательство коллектива. Его мы не выполняем. Поэтому мы не имеем нрава зажигать звезду над заводом. Надо ее потушить. Она загорится, когда начнем выполнять обязательство.

Кубарев поднялся.

— Правильно, — сказал он сердито. — Правильно… Все рабочие так скажут.

…Расходились в двенадцатом часу.

— Попрошу вас задержаться, — попросил Фомичева Данько, собирая на столе бумаги.

В комнате остались трое: Данько, Немчинов и Фомичев.

— Всего два слова хотел вам сказать, Владимир Иванович, — произнес Данько. — Не надо преувеличивать трудностей. Самое скверное, когда появляется такое настроение… Ослабляет это волю людей. Наш новый план реален. Партийная организация вам, Владимир Иванович, выразила доверие. Общими силами мы и будем бороться за этот наш новый план.

Данько сложил бумаги и запер ящик стола.

— С звездой ты хорошо придумал, — обратился он к Немчинову. — Редактору газеты я уже сказал — надо на эту тему передовую написать. Народ у нас хороший. На заводе уже тревога. Но только, Владимир Иванович, повышайте требовательность к людям, не давайте никому поблажки. Сурово с вами говорили. Вот так сурово и вы обязаны говорить. Неуместная доброта только мешает делу.

— Этого качества за собой не замечал, — сказал Фомичев.

— Не замечали? — Данько с улыбкой посмотрел на Фомичева. — А я заметил. Дружбу я признаю. Но не слишком ли уж по-дружески вы относитесь к Сазонову? А?

— Трофим Романович, — сказал взволнованно Фомичев. — Не примите моих слов за хвастовство, но завод будет работать хорошо. Я в этом уверен, иначе пришел бы и сказал: переведите меня в начальники цеха.

— Верите в себя? Отлично. Это — главное. А теперь, — Данько протянул главному инженеру руку, — спокойной ночи и счастливой работы.

Фомичев вышел.

Данько взглянул на желтое лицо Немчинова.

— Не раненько ли, Георгий Георгиевич, с постели поднялся?

— Дела требуют. Устою.

— Нужен ты заводу, но, смотри, не свались. Потянет Фомичев?

— Вполне. Работать он любит и умеет. Если хочешь знать, то все это время, пока меня не было, он проверку проходил и выдержал.

— Я тоже так о нем думаю. Ну, все… Надо нам с тобой завтра, Георгий Георгиевич, съездить в пионерский лагерь. Затянули там ремонт, а детишек скоро уж вывозить.

И они заговорили о многих неотложных делах.

6

Фомичев вышел из заводоуправления.

Ему было тяжело. Может быть, пойти к Вишневскому или Гребневу? Поздно. Хочется побродить, подумать обо всем, что было на парткоме.

Фомичев не замечал улиц, по которым шел, задумавшись, и вдруг очутился на окраине поселка.

Около завода вспыхнуло розовое пламя. Оно осветило близкий лес, одинокие домики и всполохами заиграло в небе. Синие тени деревьев заметались на залитой розовым светом земле. Шлак лили с высокой горки. Стекая ручьями с высокой насыпи, он быстро остывал, и деревья опять сливались в сплошную темную массу. Ковш, повернутый набок, долго сиял раскаленным днищем, похожим на полный круг луны, поднявшейся над горизонтом. Подошел паровоз и потянул за собой ковш. Сразу исчезло сходство с лунным ликом. Фомичев повернул к поселку.

Твои шаги звенят за мною,

Куда я ни войду, — ты там,

Не ты ли легкою стопою

За мною ходишь по ночам? —

услышал Фомичев сзади голос Гребнева.

— Не спится, грешник? — спросил Гребнев.

— Устал, Михаил Борисович. Решил прогуляться.

— Пойдемте вместе бродить. — Гребнев взял его под руку. — А я люблю вечером бродить, помечтать, подумать. А ночью, к тому же, и думается лучше.

Они медленно подошли к центру поселка. Пустынно было в этот час, ни один прохожий не попадался им навстречу.

— Встряхнули вас на парткоме? — спросил Гребнев.

— Основательно…

— Так и должно быть. Вас уважают, потому так строго и судят. Есть люди равнодушные к труду, они не знают радости в жизни. Вы не из таких. Потому-то вам сейчас и должно быть трудно.

Некоторое время инженеры шли молча. Они миновали поселок, каменистая дорога пошла в гору.

— Я, знаете, о Катериночкине думаю. Вы его сегодня видели, — заговорил Гребнев. — Порадовал он меня. Что такое фурмовщик? Человек самой незаметной профессии в цехе. Несложная обязанность: ходи всю смену возле конверторов и стальной пикой прочищай фурмы. Никто этих фурмовщиков раньше особенно и не замечал. Ходят они и ходят возле фурм. Слышно только, как воздух свистит. Ну, когда уж попадется нерадивый, закозлятся фурмы, — мастер крик поднимет… И вдруг появляется Катериночкин. Мастер им нахвалиться не может. Чем он отличился? Узнал характер каждой фурмы: к иной за смену разок подойдет, а другую профурмует несколько раз. Фурмы у этого Катериночкина всегда чистые, и мастер его смены по переработке штейна занимает у меня первое место. Вот когда все в цехе заговорили о фурмовщиках. Кажется, мелочь? Катериночкин самостоятельно решил производственную задачу своего участка. Этого ему, однако, мало. Приходит он недавно ко мне… Предлагает по-своему, по-новому менять прогоревшие фурмы. Интересное предложение. Просмотрел я учебники — ничего похожего не нашел. Вот сам и человек незаметной профессии. Какая же разница между мной и Катериночкиным? Нет особой разницы. В основе моего и его труда лежит творчество, сознательное отношение к своему труду. У меня больше общих знаний. Катериночкин их приобретет. Он пойдет учиться в вечернюю школу, очевидно, пойдет и в техникум. Вот вам и новый рабочий… Это радует. Дорогой Владимир Иванович, я брожу вот так вечерами и думаю… Жизнь наша, время-то — как интересны!